Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси
Шрифт:
Да и детей многовато любезная супруга принесла. Что твоя королева чешская Анна! И сыновей — каждому имение дай. И дочерей — без приданого богатого о женихах и не мечтай, да еще и при сплетнях таких. Куда ни поверни, деньги нужны. Много денег!
В том же году была в Москве буря великая. Пообломало многие храмы и верхушки башен у Деревянного города; и в Кремле-городе, на дворе у Бориса Годунова, с ворот верх сорвало; многие дворы разломало, людей же и скот в воздух приподнимало…
В том же году… по замышлению дьявольскому, задумал князь Василий Щепин да Василий
Вот Задувки стоят — великий день всех усопших поминовения. Народу на погосте собралось, кажется, никого в домах не осталось: и стар, и млад. День выдался добрый. Тихий. Зничи — светильники поминальные на гробах зажгли — ровно море огненное: горят — не шелохнутся. Звон заупокойный далеко слыхать — по ходкам и оврагам словно река лился. Наутро зима свое взяла: опять озлилась.
Морозы трескучие. Сухие. Снег ночью землю чуть припорошит, в полдень и следа нет: позёмка посечет, с мерзлыми листьями перепутает. Тополя угрюмые, черные стоят: по осени не успели листвы сбросить. Небо свинцом налитое. Редко-редко луч солнечный пробьется — сразу и погаснет.
Дорога до Горыни-реки в изморози еле виднеется. Не дай, Господь, ночным временем ехать. Волки воют. В темноте глаза светятся. Красные. Голодные. По крови соскучившиеся.
— Ясновельможный княже, гонец к тебе…
В камине огромном плахи дубовые день и ночь полыхают. Искры на пол каменный снопами сыплются. Отсветы огненные на стол широкий, кряжистый ложатся. По страницам большой книги раскрытой пробегают. Перевернет князь одну страницу, задумается. Голову рукой подпер.
— Из Москвы. Ни с кем говорить не стал. Себя не назвал. Об аудиенции просит. На своем стоит…
Восемнадцать лет как Евангелие из княжеской типографии вышло — так и называть повсюду стали: Острожское Евангелие — а все досада берет. Иначе издать надо было. Совсем иначе.
Иван Федоров, ничего не скажешь, великий своего дела мастер. Велеть бы ему тогда лишнюю неделю-другую над гербом княжеским поразмыслить. Простоват. Больно простоват герб вышел. И это для князей-то Острожских!
Как-никак от самого Романа Галицкого род повел. Положим, княжества своего попервоначалу и не было. Зато Федор Данилович, когда московиты на Куликовом поле ратников своих несметное множество уложили, какие семье богатства принес! Дарили его землями, не скупясь, князья литовские — и Витовт, и Свидригайло. Было за что: Подолию и Волынь для них отвоевал!
И век свой кончил, дай Господь каждому, — во благости. Постриг принял в Киево-Печерской обители. К лику святых причислен…
— Как велишь, княже, сам ли к нему на двор выйдешь? В замок ли допустить изволишь? Человек-то вам совсем не знакомый, Константин Константинович.
А московский государь Иван Васильевич Грозный завидовал. Перед самой кончиной своей в письме признался: не удержал печатника. В бега дьякон Гостунский от бояр его распроклятых пустился. Не диво! От таких сам сатана деру даст!
Что ж, всю Литву дьякон провел. До Острога добрался. Тут уж ему жаловаться было не на что. Как сыр в масле катался. Кругом почет и уважение. Оттого и выпустил за один 1580-й год и Библию Острожскую, и Новый Завет Острожский, а при нем Псалтырь. Успел нарочный московскому царю для его библиотеки все доставить. Успел раздосадовать.
— Господине…
Не отвяжется старик! Нипочем не отвяжется. Знает — раз князя еще на руках носил, первый раз на коня сажал — все ему можно. Ничего не поделаешь.
— Зови, Ярошек, сюда зови. На дворе не покажешься — кругом глаза да уши. Народу — нетолченая труба.
— Может, и провести гонца лучше через башню? Никто не заметит.
— И то верно. По крученой лесенке прямо в библиотеку и пройдете. Сам на часах постоишь. Свидетелей лишних не нужно.
— Мне ли не знать, княже Константы.
За окном города Острога не видать. Сколько глаз хватает — холмы да овраги между Вилией и Горынью стелятся. Лесам конца нет…
Известно, Московское княжество — одно, Острожское — другое. Только если посчитать, не так уж малы его владения острожские: триста городов — в Галиции, Подолии, на Волыни. Сёл — несколько тысяч наберется. Да и татары меньше докучают.
А все батюшка, князь Константин Иванович, упокой, Господи, его душу! Умел с неверными управляться, еще как умел! Никто такого не придумал. Пограбить татарам даст, людей да скотину в полон захватить, а как домой соберутся со всем обозом, тут одним махом неверных и приканчивал. Воин с добром всяким — уже не воин. Батюшка до нитки их обирал. Ладно, если ноги унести успеют. В Орду ворочаться иной раз и некому.
Шестьдесят битв князь Константин Иванович Острожский выиграл.
Шестьдесят! Своих людей сберег. Богатств нажил. Староста Брацлавский и Винницкий. Гетман наивысший литовский. Воевода Трокский. Всех чинов не перечислить.
Только и на него проруха вышла: попал в плен к московитам. В Вологду сослали, а там принялись улещать — в московскую службу вступить. Уж на что отец нравом независим был, понял: без хитрости свободы не вернуть. Заручную запись на себя дал — служить Москве обещался. Православие принял. А там при первой возможности в родные края сбежал. Сторону Литвы принял…
— Ясновельможный княже, вот и московский гонец!
— Здравствуй, здравствуй, добрый человек. Господь тебя благослови. От кого пожаловал?
— От Хворостинина-Старковского князя Ивана Андреевича, великий господине. Свойственником я ему довожусь по супруге ихней. Только мне и доверился. Часу помедлить не разрешил.
— Рад, всегда рад весточке от князя. Здоров ли Иван Андреевич?
— Божьей милостью здрав и весел был, когда я из Москвы отправлялся. Тебе, великий господине, того же желал со всяческим усердием. А еще передать велел с великим поспешением: недалек тот день, что спознается Москва с новым государем.