Марина
Шрифт:
– Если завтра тебя здесь не будет, я это пойму.
Через две недели мы поженились.
23
Михаил хотел сделать день свадьбы незабываемым. Он сумел весь город украсить, как в сказке, и сделать меня царицей этого сказочного мира. Но мое торжество кончилось быстро – на последних ступенях собора. Я даже не успела услышать поздравительные крики собравшихся. Сергей выскочил, как зверь из чащи, и плеснул мне кислотой в лицо. Она жгла мне веки, лицо, руки. Навсегда лишила меня голоса. Даже говорить я начала только через два года, когда Михаил меня реконструировал, как разбитый механизм. Это было начало ужасного конца.
Работы в нашем дворце так замедлились, что было решено поселиться там, не дожидаясь их завершения. Мы сделали этот недостроенный причудливый дом своей тюрьмой, из которой смотрели на мир с вершины нашего холма. Внутри у нас всегда было холодно, сыро, темно. В путанице башен и винтовых лестниц, арок и сводов было легко заблудиться. Я жила, никогда не спускаясь
С другой стороны, Михаил понемногу терял свое влияние в городе. Его больше никто не поддерживал – былые союзники теперь отворачивались при встрече, все дружно покидали его. Его начали преследовать полиция и прокуратура. Его партнер, Сентис, был существом слабым, завистливым, корыстным. Он клеветал на Михаила, приписывая ему дела, к которым тот не имел отношения – хотел устранить его от управления фабрикой, – и таким образом тоже участвовал в травле. Все жадно ждали падения Колвеника, чтобы накинуться на ослабевшего врага и порвать его на части. Как всегда, льстецы и прихлебатели мигом обернулись стаей голодных гиен. Михаила все это не удивляло и не волновало. Он с самого начала доверял только двум людям – Луису Кларету и своему другу доктору Шелли. «Людская алчность, – повторял он, – это сухой хворост, который только и ждет зажженной спички». Но предательство его окружения порвало последние связи между ним и миром. Он ушел в затворничество так глубоко, как это возможно для человека, он затерялся в себе самом, как в лабиринте. Поведение его становилось все экстравагантнее. Он размножал в подвалах башни насекомое, которое почему-то его очаровывало с почти маниакальной силой, эту черную бабочку, Teufel. Бабочки эти скоро заполонили весь дом, они были везде – на зеркалах, картинах, мебели. Сидели, как мрачные стражи. Михаил запретил их трогать и даже отгонять. Тучи этих тварей летали по комнатам и коридорам. Порой они садились на Михаила, и так густо, что облепляли его целиком – а он оставался при этом неподвижным. Глядя на это, я боялась, что теряю его навсегда.
В те тяжкие дни и началась моя дружба с Луисом Кларетом, которая продлилась до этого времени. Именно он рассказывал мне о том, что происходит за стенами нашей крепости. Михаил ведь предпочитал держать меня среди иллюзий, рассказывал всякие сказки о том, что голос мой полностью восстановится, я смогу петь как раньше… о реставрации Королевского театра и моем триумфальном появлении на его сцене, эдакой птицей-фениксом… и прочие воздушные замки в подобном роде. Луис открыл мне, что работы в театре остановлены, потому что все деньги израсходованы много месяцев назад. Театр стоял теперь в строительных лесах, огромная и никому не нужная мрачная махина. Спокойствие Михаила было только маской. Он не выходил из башни неделями, потом месяцами… сутки напролет запершись у себя в кабинете, почти без сна и питания. Шелли говорил мне, что он всерьез озабочен его душевным здоровьем. Доктор знал его как никто, кроме того, он с самого начала присутствовал при экспериментах Михаила с трупами. Именно Шелли рассказал мне об одержимости мужа тайной телесных деформаций, его отчаянном, бескомпромиссном рвении к истине. Он был готов абсолютно на все, чтобы выявить механизм дегенеративных изменений в организме, уродующих тело человека. Человека же Михаил считал прежде всего той формой, в которой жизнь, не нуждаясь в оправданиях разума, проявляет себя как воля, сила и порядок. По его убеждению, природа – безмозглое, слепое чудовище, пожирающее собственных детей, не ведающее, что творит, и не знающее о судьбе и назначении своих порождений. Он коллекционировал фотографии больных с причудливыми случаями атрофий и другими уродствами. Изучая эти медицинские аномалии, он искал все то же: как изгнать из них демонов безмозглой, чудовищной природы.
Именно в те дни начали проявляться первые симптомы его болезни. Михаил и сам знал, что болен, он наблюдал со спокойствием отчаяния работу заложенного внутри его разрушительного врожденного механизма. Он знал о диагнозе с самого начала, со времен Праги, где похоронил своего брата. Разрушение костей перешло в стадию, когда тело уже не могло функционировать. Он надел и уже никогда не снимал перчатки, скрывал лицо и все тело тоже. Стал прятаться даже от меня. Я делала вид, что ничего не происходит, но видела – сам его силуэт исказился. В одно зимнее утро я проснулась от его диких воплей: Михаил в бешенстве, крича, рассчитывал и гнал из дому прислугу. Никто не возражал – они и сами собирались уходить, так было страшно работать в этом доме. Один Луис не оставил нас. Выгнав слуг, Михаил разбил все зеркала и в слезах ярости снова заперся в кабинете.
Когда прошло две недели с момента, что он перестал отзываться на мой зов у дверей, я попросила
Он родился в Праге, в канализационном тоннеле, от несчастной, напуганной шестнадцатилетней служаночки, которая понесла от своего знатного хозяина, снизошедшего до красивой и бойкой на язык простолюдинки. Как и всегда в таких случаях, брюхатую девку без разговоров вытолкали взашей, прямо под снег на улицы огромного чужого города, как запаршивевшую собачонку, более никогда и никому не нужную. Зима в тот год была суровой, снег лежал на мостовой, как приготовленный для нее саван. Бездомные прятались от смертельного холода в канализации. Легенды, в которых много правды, рассказывают о целом подземном городе под Прагой, где живет множество народу, причем некоторые их них вообще никогда не выходят на солнечный свет. Беглые, нищие, сироты, больные и никому не нужные люди. У них был и свой племенной вождь, а отчасти колдун, загадочный персонаж по имени Принц Нищих. Боязливо озираясь, рассказывали, что у него нет возраста, лицо как у ангела, а взор как адское пламя. Что он всегда закутан в мантию из живых черных бабочек, никогда его не покидающих, и что он принимает в свое подземное братство всех, кого жестокий верхний мир отверг и загнал под землю. Девочка поверила этим россказням и ушла по канализационному тоннелю в мир тьмы, чтобы выжить и родить. Там вдруг оказалось, что легенды не лгали: в тоннелях жило множество людей, образуя собственный мир с собственными законами. И собственным богом – Принцем Нищих. Его никто никогда не видел, но все в него верили и оставляли ему дань. Все до единого носили на коже выжженное клеймо в виде черной бабочки. Их верование было твердым: в один прекрасный день Принц, этот мессия, явится к ним в тоннели и отдаст свою жизнь за счастье и спасение всех его верных, причем погубит себя Принц собственными руками. Там, в канализации, юная мать родила близнецов, Андрея и Михаила. Андрей уже родился неизлечимо больным. Болезнь была ужасной – кости были размягчены и не держали тяжесть тела, которое поэтому росло бесформенным. Один из обитателей тоннелей, врач, бежавший от каких-то преследований, пояснил бедняжке, что болезнь ребенка неизлечима, а его конец – только вопрос времени. Брат же Андрея Михаил рос на редкость живым и развитым и, конечно, мечтал побыстрее покинуть подземный мир, жить среди людей под солнцем. Интересно, что порой он фантазировал о том, что грядущий мессия подземного мира – это он и есть. Он ничего не знал о своем отце, так что в мечтах становился сыном этого самого Принца Нищих. Порой он даже видел его в своих снах и говорил с ним. Никаких признаков болезни, убивавшей его брата-близнеца, у Михаила не было. Андрей, как и сказал врач-беглец, умер в шесть лет, там же в канализации, ни разу не посмотрев на солнечный свет. Его тельце унесли канализационные потоки, согласно ритуалу подземного братства. Маленький Михаил спросил мать, почему Андрей умер. «Такова божья воля», – ответила та.
Михаил навсегда запомнил ее слова. Смерть близнеца была для него страшным ударом, а мать и вовсе не пережила его: умерла следующей зимой от пневмонии. Михаил держал ее за руку, когда она умирала, и запомнил на всю жизнь последнюю дрожь ее пальцев. У его двадцатитрехлетней матери было лицо старухи.
– Так вот какова божья воля, матушка? – спрашивал он тогда у ее трупа, но ответа не получал.
Он бежал из подземелий, с которыми его больше ничего не связывало. Умирая от холода и голода, он жался по подвалам и подъездам. Однажды случай столкнул его с доктором, который шел в тот дом на вызов, Антонином Колвеником. Доктор отвел его в ближнюю таверну и накормил горячим.
– Как зовут тебя, мальчик?
– Михаилом, господин.
Антонин Колвеник неожиданно побледнел.
– А у меня был сын, которого так звали. Он умер. Кто твои родные?
– У меня их нет.
– А мать?
– Бог забрал.
Доктор медленно кивнул. Потом достал из своего чемоданчика странную штуку, совершенно Михаила зачаровавшую. Он глаз не мог от нее оторвать. В чемоданчике таинственно поблескивали еще и другие. Это было как чудо.
Доктор приложил блестящий кружочек к груди Михаила, а трубочки вставил себе в уши.
– Что это?
– Это чтобы слушать, что у тебя там внутри. В легких. Ну-ка, вдохни поглубже.
– Вы волшебник? – ошалевший от происходящего, Михаил мог спросить только это.
Доктор улыбнулся.
– Нет, не волшебник. Только врач.
– А какая между ними разница?
За несколько лет до того, в эпидемию холеры, Антонин Колвеник похоронил жену и сына. Хирург и вагнерианец, он держал в своем квартале скромную клиентуру и жил совершенно одиноко. На мальчугана в отрепьях, но с живыми умными глазами он смотрел все с большей симпатией. На его теплый взгляд Михаил ответил лучшей из своих улыбок.