Марина
Шрифт:
Без единого знака удивления или беспокойства Ева Иринова спрятала на груди флакон с сывороткой. Кларет точными, скупыми движениями готовил револьвер к бою. Блеснули серебряные пули.
– Сейчас вы немедленно уйдете, – приказала Ева. – Сумели узнать правду – ну что ж, быть может, сумеете и забыть ее. – Голос из-под вуали звучал ровно, глухо.
Я спрашивал себя, что она хочет этим сказать. Так или иначе, я ответил:
– Дальше нас это не пойдет. Не беспокойтесь.
– Я знаю, как далеко это обычно уходит, – сухо ответила Ева. – Все, быстро, быстро уходите.
Кларет знаком позвал нас за собой, и мы вышли из театральной уборной в зал. Сквозь застекленный купол на сцену падал, серебрясь в пыльном воздухе,
– Господи помилуй, – прошептала Марина, придвигаясь ко мне.
Кларет тоже глядел на них, и я впервые заметил на его лице страх. Вот одна из черных фигур обрушила на стекло резкий удар. Кларет взвел курок и прицелился. Тень била все неистовей, и было понятно, что через пару секунд стекло поддастся.
– Под сценой и партером идет коридор нулевого этажа, прямо в вестибюль, – быстро проговорил Кларет, продолжая прицеливаться. Найдете под главной лестницей маленькую боковую дверь, а там уже пожарный выход наружу…
– Может, быстрее через вашу квартиру, как пришли?
– Нет, они уже там…
Марина, все сильнее сжимавшая мне локоть, потянула меня прочь.
– Скорее, Оскар, Кларет знает лучше.
Я взглянул на Луиса. Теперь его лицо было холодно и спокойно. Лицо человека, который знает о своей близкой гибели и смотрит ей в лицо. В ту же секунду стекло с оглушительным треском полетело вниз, а вслед за ним, в чудовищном прыжке, на сцену театра с воем ринулось существо, похожее на волка. Кларет метким выстрелом раздробил ему голову, но сверху уже падали, еще и еще, угловатые черные тени. В центре купола стоял тот, кто распоряжался их движением. Колвеник.
Мы с Мариной прыгнули в оркестровую яму и, следуя указаниям Кларета, побежали по коридору под партером, а тот прикрывал нас огнем. Позади послышался еще один оглушительный выстрел. Перед тем как спуститься, я последний раз оглянулся на сцену: там Кларет боролся с существом в лохмотьях, залитых кровью, которая хлестала у него из дымящейся раны на груди. Кларет уступал. Кровавое порождение уже ринулось на нас, когда я захлопнул перед ним маленькую дверь и толкнул Марину к выходу.
– Что там с Кларетом? – спросила она, дрожа.
– Не знаю, – соврал я, – бежим!
Тоннель, идущий под театром, оказался узкой щелью метра в полтора высотой, приходилось пригибаться на бегу, стены больно обдирали нам локти. Выстрелы не прекращались, и я спрашивал себя, сколько пуль осталось у Кларета, и сколько ему будет дано продержаться против их своры. Мы еще не дошли до конца тоннеля, когда услышали позади топот. И тут сверху открылся проем, в глаза ударил резкий свет, и прямо нам на головы упало что-то тяжелое. Кларет. Еще дымился револьвер, намертво зажатый в руке, и такими же мертвыми были его навсегда уже спокойные глаза. На теле не было ран, но в нем было что-то странное. Марина вдруг застонала, и я понял, что именно: ему свернули голову так, что лицо глядело вверх, а тело лежало на животе. Шок заставил нас на какие-то секунды замереть, и, пока черная бабочка не села на останки вернейшего из друзей Михаила Колвеника, я не замечал его присутствия, но он был здесь. Ступая по остаткам деревянного люка, упавшего с потолка тоннеля, и по телу Кларета, он прыгнул на Марину, схватил ее за горло и утащил в темноту, прежде чем я успел пошевелиться. Но я смог выкрикнуть его имя. И он, уходя, ответил. Мне не забыть этот голос до самой смерти.
– Хочешь получить свою подругу не в нарезке, а одним куском – делай, что скажу. Неси сыворотку.
Еще несколько секунд я выходил из шока, потом ярость и смертельная тоска помогли мне опомниться, и я стал бешено рвать револьвер из руки Кларета. Хватка была поистине мертвой. Отгибая палец за пальцем, я добился своего, но, проверив барабан, вскрикнул: тот был пуст. Я стал лихорадочно искать запас пуль в одежде Луиса и нашел: вторая закладка, шесть штук, была у него во внутреннем кармане. Серебряные пули с позолоченным кончиком. Доблестный Кларет не успел перезарядить револьвер. То, во что превратился его лучший друг, которому Кларет был так верен, успело свернуть ему шею раньше. Может быть, он просто не смог выстрелить, по-прежнему видя в Михаиле прежнего, дорогого ему человека? Какая теперь разница.
Беззвучно, по стенке, я пробрался по тоннелю в партер и отправился спасать Марину.
Пули доктора Шелли сработали исправно: телами монстров была усеяна сцена, тела их свисали из лож и даже с люстры. Луис Кларет недешево отдал свою жизнь: унес с собой боевую свору Колвеника. Глядя на то, что она собой представляла, на эти поистине чудовищные мертвые креатуры, я невольно подумал, что смерть храбреца Луиса была еще не самой страшной. Мертвые, обездвиженные, они теперь позволяли себя рассмотреть: швы и сочленения частей, из которых они были составлены, были хорошо заметны. Один из трупов лежал вверх лицом, со свернутой челюстью, посередине центрального прохода в партере. Переступая через него, я невольно взглянул в пустые черные глазницы. Меня вдруг затрясло. Всего этого нет, не может быть. Этого просто не бывает. Наваждение. Кошмар. Надо проснуться.
Тем не менее я сумел забраться на сцену. Оттуда был виден свет в уборной Евы, но я никого там не нашел. Только сильный трупный запах и кровь, подсыхающая на старых фотографиях. Следы Колвеника. За спиной послышался шорох, и я, подпрыгнув, повернулся с револьвером на изготовку. Никого, только мерные звуки в коридоре. Удаляющиеся шаги.
– Ева?! – отчаянно позвал я. Никто не ответил.
Я вернулся на сцену, прислушиваясь к звуку шагов. В бельэтаже колыхалось пятно неяркого янтарного света. Прибежав туда, я увидел, как Ева Иринова с канделябром в руках смотрит на руины театра, на руины своей жизни. И медленно подносит огонь к бархатным портьерам. Старая ткань вспыхнула мгновенно. Так шла она по театру, сея пламя среди бархатных лож, золоченой резьбы и великолепно декорированных стен.
– Не надо! – завопил я.
Она не слышала или не желала слушать. Ушла через дверь одной из лож в галерею. Огонь же перешел точку возврата: теперь его было не остановить, он яростно пожирал все, неимоверно быстро захватывая объем огромного зала. Я был последним человеком, который увидел его ярко освещенным и все еще прекрасным – по-новому прекрасным в гибели. В лицо ударил невыносимый жар с запахом горящего дерева и еще чего-то химического, я пригнулся, меня скрутил приступ тошноты.
Подняв наконец взгляд, я увидел наверху ярко освещенные пламенем сценические механизмы. Фермы, тросы, блоки, подвешенные наверху декорации уже занимались. А еще сверху на меня глядели два красноватых глаза. С кошачьим проворством он пробирался по подвесным конструкциям, без труда удерживая Марину одной рукой, как ребенок куклу. Огладываясь, я видел только огонь, бушующий в партере, опоясывающий ложе и быстро ползущий вверх, на второй и третий ярусы. Пробоина в куполе создавала мощную тягу, и пожар уже гудел, как стартующая ракета.
С осветительной галереи я побежал вверх по узкому, крутому зигзагу лестницы на третий ярус, и оттуда снова посмотрел вверх. Теперь я их не видел, зато почувствовал, как в спину вонзаются когти, и волну смрада. Раздирая кожу на спине, я вывернулся: одна из тварей Колвеника. Выстрел Кларета только оторвал ей руку, и она выжила. Лицо женщины, длинные волосы. Револьвер в моей руке, направленный ей прямо в грудь, не производил на нее никакого впечатления. Я вдруг подумал, что лицо мне знакомо; вспышка пламени снизу осветила то, что осталось от Марии Шелли.