Мария-Антуанетта
Шрифт:
Интересно, как развивалось невероятное приключение, о котором рассказывал Бомарше. Последний, узнав, что Анжелуччи сохранил для себя экземпляр памфлета, чтобы все-таки размножить, решил последовать за ним. После доброй рукопашной бумаги все же оказались у Бомарше. Однако вместо того чтобы срочно вернуться в Париж, он едет в Вену, где просит аудиенции у Марии-Терезии и Кауница в надежде получить и от них вознаграждение за свои труды. Императрица и канцлер принимают его с явным недоверием. Вследствие подозрения в том, что Бомарше — обычный мошенник, сфабриковавший все эти памфлеты, Кауниц задерживает его в Вене до получения подтверждения из Франции.
Написанные ради испанских Бурбонов, чтобы сохранить «свои права на французскую корону» в случае отсутствия наследника по старшей линии, эти стишки были направлены против Шуазеля и королевы. В который раз бывшего министра обвинили в попытке отравить покойного короля и назвали его «опаснейшим человеком при дворе королевы». Авторы творений в свое время втерлись в доверие к Марии-Антуанетте. «Самые надежные средства приструнить ее — это
Король не придавал этому большого значения. И очень хотел убедить в этом жену. Растревоженная, она потребовала от Мерси подробнейших сведений. Для посла это было еще одной возможностью призвать королеву к осмотрительности. Он настаивал на необходимости остаться любимицей, являя собой пример для народа. Так как она не отличалась уравновешенностью характера, он добавил, что «подобные вспышки гнева могут стать лишь пищей для презренных авторов подобных стишков».
Несколько дней спустя на улицах из-под полы продавали брошюру «Восход зари». Этот ужасный пасквиль[…] против монарха и его приближенных изобличал похотливую и распущенную Марию-Антуанетту. «В самых черных красках описывались совершенно невинные развлечения королевы, живущей за городом», — утверждала мадам Кампан. Автор этих стишков был вдохновлен реальным фактом. Когда весь двор находился в Марли, а король со своими братьями — под присмотром врачей после сделанных им прививок, Мария-Антуанетта изъявила желание встретить восход солнца, поднявшись в верхний сад. Это предложение было встречено с большим одобрением молодыми придворными, но совершенно не прельстило Людовика XVI, который очень не любил рано вставать. Тем не менее он позволил празднество на всю ночь, как того хотела жена, сказав ей, что сам в этом участвовать не будет. Итак, он, как обычно, ушел спать. Концерт продолжался до трех часов ночи. В это время сменился караул, и все отправились смотреть представление, устраиваемое на улице. Королева не уставала восторгаться: «Как восхитительно, как красиво!», оставшись в компании мадам де Ноай и принцессы Ламбаль. Эта прелестная ночная прогулка была испачкана и превращена пасквилем в безумную оргию, во время которой Мария-Антуанетта развлекалась, пустившись во все тяжкие.
«Грациозная королева, легкая на подъем в силу юного возраста, с ее страстью к расточительности, толкала людей на коварство и ревность, на ненависть к тем, кто ее окружал», — писал аббат Вери в своей «Газете». Принцесса производит такое впечатление потому, что в ее возрасте подобные вещи просто поражают, она не может чувствовать всей ничтожности этих поступков. Только большая беда может образумить людей. […] Но горе обрушивается на народ, когда их монархи становятся бесчувственными к тому, что о них говорят, и обоснованные упреки воспринимаются ими как грязная клевета. В нашем случае клевета побудила королеву к размышлениям, которые, несомненно, делают ей честь. «Ну вот, — говорила она, — прекрасный урок, чтобы избавиться от эйфории, теперь мне придется поверить в ту злобу, о которой мне все твердили».
По словам Метра, шпиона короля Прусского, «народ требует возмездия». Подозревают, что автором клеветы был канцлер Мопу. Во всяком случае, король только что выслал министра своего отца. Парижане радостно встретили весть о назначении министров, которые не были замешаны в недавней бойне. Тюрго и Миромесниль, пришедшие на смену ненавистным министрам, казалось, являли собой оазис процветания и справедливости. Маленькая королева праздновала победу. Она ни разу не вмешалась в министерские назначения, и клевета не очернила ее в глазах людей.
Во время пребывания в Компьене король выглядел безумно влюбленным в свою жену. Они довольно часто ужинали вдвоем в небольшом кабинете Людовика XVI и всегда спали вместе. Герцог де Круа, который внимательно следил за супругами, заметил, что «им было по-настоящему хорошо вдвоем и на эту молодую чету было очень приятно смотреть». Однако «супружеское положение» молодой семьи не отвечало ожиданиям двора. Говорили, что после прививки королю сделали небольшую операцию. И та предупредительность, с которой он относился к жене, позволяла думать, что благодаря скальпелю он сможет без труда выполнять свои супружеские обязанности. Однако ничего не происходило. Граф д'Аранда, испанский посол, который шпионил за Людовиком и Марией-Антуанеттой, был в курсе даже самых интимных вопросов супругов. По его словам, король страдал сужением крайней плоти. Можно, конечно, удивляться знанию таких подробностей из частной жизни короля, но надо понимать, что для Испании это было делом государственной важности. Если старшая ветвь Бурбонов прекратится на Людовике XVI, то испанские Бурбоны будут иметь право на французский престол. Увы, в это лето ни королева, ни графиня Прованская, ни графиня д'Артуа не проявляли ни малейших признаков беременности.
Глава 7. ПЕРВЫЕ ИЗОЩРЕНИЯ
Королевский двор покинул Компьен и направился в Версаль, где оставался всего лишь несколько дней. За это время королева должна была удостовериться, что работы в Трианоне идут как положено. Затем все, по обыкновению, отправились в Шуази и Фонтенбло. Траур по покойному королю не позволял молодому королевскому двору наслаждаться балами, праздниками и приемами. Но Мария-Антуанетта уже готовилась к возвращению в веселую жизнь, этот знаменательный факт король решил отметить в Версале в декабре. Все с нетерпением ждали празднеств, королева обновляла гардероб и старалась хоть как-то освежить в памяти унылые требования этикета.
С весны 1774 года все знатные дамы носили «пуфы» от модистки мадемуазель Бертен. Поднимая волосы высоко надо лбом, «пуфы» представляли собой настоящие архитектурные сооружения, на которые помещали самые различные предметы: цветы, фрукты, овощи, птичек и самые разные безделушки; некоторые устраивали у себя на голове настоящие театральные сцены. Так, например, Мария-Антуанетта водрузила на голову невероятный «пуф в честь прививки». Сооружение представляло собой восходящее солнце, оливковую ветвь, вокруг которой устрашающе извивалась змея, угрожая прекрасному цветку. В этой композиции можно было видеть символ новой эры: победы науки над злом, начало золотого века. Парикмахеры и модистки состязались в фантазии, изобретая прически-притчи, прически-зрелища, являвшие в себе эстетику того времени. Все что угодно, даже самый неожиданный предмет мог оказаться на голове у дамы и тем самым превратиться в произведение искусства. Доходило до абсурда — прически пытались отразить современную действительность. Так, например, можно было увидеть прическу «возвращение Верховных судов», «английский сад», «руины замка» и другие изощрения. «Прически больше не гармонируют с одеждой, их создают как живописные произведения, и скоро женщины начнут ходить разодетые словно театральные персонажи и не останется ничего для карнавальных нарядов, которые все-таки должны отличаться от обычных нарядов, лишь ночные колпаки и домашние халаты», — писал Местер в ноябре 1774 года. Несмотря на сарказм, объектом которого становились «пуфы», мадемуазель Бертен стала невероятно известной. Все ее тридцать работниц больше не сидели без работы, так как главной клиенткой была сама королева. Мария-Антуанетта теперь принимала модистку два раза в неделю. «Работа у Ее Величества», которой Роза Бертен очень гордилась, закончится лишь в 1789 году. Очень скоро начали говорить о расходах, которые съедало «министерство моды». «Происхождение дамочки просто несносно, — писала баронесса д'Оберкирш, — помесь высокого полета и черни, на языке одна лишь дерзость, следствие которой безудержная наглость, если не поставишь ее на место». Бертен вела себя с королевой как преуспевающая модистка, умела убедить королеву, что той необходима какая-то вещь, могла ловко уговорить купить одно, а потом другое. Итого, в первый год правления Мария-Антуанетта потратила 300 000 ливров. И большая часть этих денег нашла приют в карманах мадемуазель Бертен.
Тюрго, получив свой пост, сразу же удвоил сумму на содержание королевы с 96 000 до 200 000 ливров в год. Марии-Антуанетте самой не приходило в голову просить увеличения. Мерси должен был подключать аббата Вермона, который через финансиста «заставлял короля самого почувствовать необходимость этого решения».
Траур заканчивался. Двор вернулся в Версаль изза сильных холодов. Декабрь для Марии-Антуанетты начинался как нельзя более счастливо. С весьма экстравагантной прической, Мария-Антуанетта любила подолгу кататься на санях вместе с графом д'Артуа. Прогулки были наполнены бесшабашным весельем и хохотом. Вернувшись в апартаменты, она играла на арфе и болтала с принцессой де Ламбаль, которая пожирала ее восхищенными глазами. Наконец-то жизнь во дворце проснулась. Мария-Антуанетта буквально завалила королевского интенданта де Лаферте своими идеями, причем все они должны были выполняться в очень короткий срок. Кроме приятных ужинов, ей хотелось устраивать каждую неделю по два бала, давать по два спектакля, один силами актеров Комеди Франсез, а другой — Комеди Итальен. В целях экономии (!) она решила не приглашать певцов и музыкантов Оперы во дворец. Чтобы послушать их, королевская семья отправлялась в Париж.
Первый костюмированный бал состоялся уже в новом году, 9 января. Занятые в первой кадрили были одеты в норвежские и лапландские костюмы, весьма изысканные. Король пришел лишь к девяти часам, прошелся туда-сюда, поговорил кое с кем из гостей, но не танцевал. Особое внимание Марии-Антуанетты в тот вечер привлекали иностранные дамы, которые были приглашены на бал, однако не представлены ко двору. Версаль уже очень давно не видел такого шумного и многолюдного праздника.
Подготовка к таким балам была сумасшедшим временем для всех. Маски и наряды с каждым разом менялись на новые и оригинальные. «Обилие масок и костюмов, танцы и представления — все требовало бесконечных репетиций и большого количества времени, маскарады следовали один за другим, каждый понедельник, их едва успевали готовить», — жаловался Мерси. Вскоре графиня де Брион дала у себя костюмированный бал, куда, разумеется, были приглашены король с королевой. Королева высоко оценила маскарад: в первом танце все были одеты в костюмы XVI века, во втором — танцоры нарядились как бродячие акробаты, в третьем представили тирольские наряды, а в четвертом — индийские. Королева изъявила желание, чтобы маскарад повторили через несколько дней в Версале. Король оставался на балу до трех часов ночи, королева же танцевала до семи утра и после мессы отправилась спать. Она ложилась спать все позже и позже, что не очень нравилось ее мужу. Однажды около одиннадцати часов королева еще была в постели, но все же приняла Мерси, поскольку этого хотел король, «разумеется, так было нужно для того, чтобы я увидел короля в домашнем халате у постели своей жены. […] Я должен былувидеть простоту и нежную дружбу в отношениях короля и королевы». Однако Мерси заметил королеве, что очень не хотел бы вмешиваться в личную жизнь августейших супругов.