Мария-Антуанетта
Шрифт:
Никогда еще отношения между графом Ферзеном и королевой не были столь нежными. В письмах своей сестре, с которой он очень откровенен, он не перестает упоминать о несчастьях, которые приходится переносить его любимой женщине. «Самое совершенное создание, которое когда-либо видел. […] Она была так тронута тем, как вы написали о ней: в несчастье проявляются все лучшие стороны души. Бедная, она заслуживает совсем иного. […] Она так несчастна, однако ее смелость просто поразительна. Настоящий ангел! Я передал ей от вашего имени все, что вы просили, и она была очень тронута. Ради нее я готов на все. Она слишком хороша для меня. […] Я расстроен, что не могу оградить ее от всех этих бед и сделать счастливой, как она того заслуживает». В начале августа Ферзен провел два дня у герцогини Фицджеймс, за городом. Однако эти прекрасные дни были омрачены лишь одним — отсутствием королевы. «Я не могу быть счастливым без пес, мне ее […] не хватает», — говорил он.
Романтичный поклонник королевы был также и негласным советником королевской семьи. Ни король, ни королева не скрывали от него своих планов в отношении Мирабо. Он достаточно подробно излагает эту весьма
Патриоты не ошибались, когда представляли себе размах и силу контрреволюции летом 1790 года. В личных апартаментах, при поддержке любовника, королева разрабатывала контрнаступление короля. Все эти мысли укрепляло чтение Библии, в частности «Деяния святых Апостолов». Она отправляла за границу и получала оттуда тайные сообщения, совершала долгие прогулки верхом, и многие думали, что это было подготовкой к побегу.
Видя, как королева позволяет втягивать себя в контрреволюционные заговоры, Мирабо пытался предупредить ее об опасности, а также о возможных ошибках, которые она могла при этом совершить. «Самая большая ее ошибка, — замечал он, — была в том, что она старалась подключить к этому заграницу». Однако он видел, что его задача с каждым днем становилась все более и более трудной и практически невыполнимой. Записи, которые он сделал 13 августа, подтверждают всю серьезность обстановки, а также решимость, с которой действовали монархи: «В данных обстоятельствах существуют четыре опасных врага, которые лишь удвоят свои силы при дальнейших попытках: налог, банкротство, армия, зима. Я хочу сказать, что к событиям нужно готовиться, управляя ими. В двух словах: гражданская война, может быть, даже необходима. Вопрос, нужно ли подтолкнуть ее или, наоборот, предотвратить». По его мнению, гражданская война становилась неизбежной, при этом король и королева должны были серьезно готовиться к ней, заручившись поддержкой армии. Начав советовать им «политику худшего», он разрабатывал план, подробностей которого тем не менее еще не мог представить. «Мне нужно обдумать целый ряд частностей», признался он в конце концов. Через три дня он стал более настойчив: «Настал момент, когда нужно выбирать между активной и пассивной ролью короля, поскольку нерешительность лишь накаляет антагонизм, пробуждает недоверие и приводит к совершенно не предсказуемым последствиям».
Подобные предложения приводили королеву в ужас, о чем она подробно рассказывала Мерси. «Как Мирабо могло вообще прийти в голову, чтобы мы начали разжигать гражданскую войну?» — говорила она послу. Она отказывалась от новых встреч с Мирабо и одновременно не переставала разрабатывать свой план действий. От Мирабо она взяла идею побега королевской семьи с помощью верных монархии войск. Однако, по ее мнению, спасти монархию могли лишь европейские союзники. Именно поэтому она отправила в Вену своего тайного агента господина Сирселло, посла в Неаполе, который должен был описать Леопольду II все «ужасы и несчастья, в которые попала его бедная сестра». «Именно за границей мы сможем найти источник силы и поддержки», — писала она императору, желая объяснить роль и задачу тайного посланника.
В начале сентября королева, вероятно, думала, что контрреволюция начнется столкновением солдат королевского гарнизона с солдатами швейцарской гвардии, которых поддерживали революционеры. Репрессии, последовавшие за военным мятежом в Нанси, дали королю и королеве надежду, что генерал гвардии сможет спасти французскую монархию. Ферзен пророчил наступление счастливых дней для королевской семьи. «Нищета чувствовалась повсюду, она усиливала недовольство, и положение короля можно было назвать только крайне плохим, но надо было запастись терпением и дождаться зимы, и лишь после этого нужно будет действовать», — писал он 5 сентября 1790 года, намекая на тайный план, целью которого, по всей вероятности, была реставрация монархии. Угроза, нависшая над революционным движением, лишь удвоила ненависть и стремление патриотов к победе. В стане якобинцев готовились новые народные мятежи: таким образом революционеры хотели принудить короля отправить в отставку своих министров. Ползли слухи, что в Париже гражданская война начнется еще до 22 сентября. Говорили также о необходимости вернуть Людовика в столицу. Народная ненависть к королеве возрастала. Шептались, что «коварная и мстительная» женщина устроила концерт по случаю победы контрреволюционных сил в Нанси. Не проходило и дня, чтобы король не узнавал о новых волнениях и мятежах. «При дворе плетутся дьявольские интриги, каких я никогда не встречал. Министры, аристократы и господин дю Шатле явно связаны между собой», — писал автор «Тайной переписки». Этот наблюдатель утверждал, что «новая трагедия» была совсем близка. «Аристократы хотели ее, демократы тоже, и обе партии готовились к ней, не скрывая», — добавляет он. Людовик XVI и Мария-Антуанетта очень боялись народных волнений. Мирабо не хотел им говорить, что они мало коснутся их и будут скорее «полезны им, чем наоборот». Под давлением внешних обстоятельств Людовик XVI неожиданно решил заменить кабинет министров. Некеру, доверие к которому исчезло вместе с его бессилием перед финансовым кризисом, было предложено уйти в отставку по собственному желанию. Он уехал в Швейцарию, не проявляя при этом никаких амбиций. Король утвердил новый кабинет, который отвечал желанию Лафайета: Дюпорт Дютертер, друг Лафайета, был назначен министром финансов, Пасторе заменил Сен-Приста на его посту, Лессар стал преемником Некера, Дюпорт сменил Дюпена. Только Монморен остался на прежнем посту министра иностранных дел. Этот выбор показался очень подозрительным для таких патриотов, как Марат. Сторонников Лафайета считали теперь продавшимися двору. Министерские изменения не успокоили народ. 6 октября планировали отпраздновать годовщину, отметив ее «кровопусканием, необходимым для лечения аристократического вируса».
Однако ничего особенного в этот знаменательный день не произошло, хотя поговаривали о новом заговоре Балли, который планировал побег королевской семьи в Руан. Монархи могли уезжать на довольно далекие расстояния от Сен-Клу, но всегда возвращались во дворец. Правда, однажды они задержались на прогулке так долго, что даже их приближенные поверили в побег. Все думали, что они уже далеко, как вдруг те появились. «Можно подумать, что во всех планах, которые изменялись каждый день, не было ни одного человека, который смог бы возглавить побег», — писали в «Тайной переписке». Несмотря на то, что источник был хорошо осведомлен, он не знал еще об одном тайном заговоре — барона де Бретеля, который и был настоящим планом побега.
Поселившемуся в Швейцарии сразу же после отъезда из Франции 14 июля 1789 года барону де Бретелю так и не удалось уразуметь, каковы же истинные намерения Людовика. Как и Мирабо, Бретель мечтал о реставрации монархии. Однако у них были совершенно разные представления о новой монархии. Мирабо мечтал о монархии по английскому образцу. Бретелю был ближе старый режим абсолютизма, разрушенный уступкой 23 июня 1789 года.
Через посредника, епископа Памьера — господина д'Агу, который отправлялся во Францию, Бретель передал королю письмо, в котором предлагал «принять следующий план», чтобы положить конец «нерешительности, которая дает возможность партиям предпринимать свои шаги». Итак, он предлагал «покинуть Францию […] и остановиться в каком-нибудь надежном месте за пределами страны, находясь при этом под защитой войск Булье, к которому должны будут присоединиться австрийские войска».
Королева нашла этот план слишком опасным. В случае провала монархия будет уничтожена окончательно. Она считала, что «лучше просидеть лишний год в заточении, чем […] быть навсегда свергнутой». Не дав Бретелю определенного ответа, Людовик поручил ему вести переговоры от с его имени с иностранными дворами. «Я избрал вас для чрезвычайно важной миссии, вам доверена судьба французской короны. […] Я хочу, чтобы вы представляли меня, и наделяю вас всеми полномочиями в переговорах с иностранными державами, которые вы сможете устроить. Вы знаете мои намерения, и я рассчитываю на вашу осторожность и осмотрительность, я одобрю любой Ваш шаг на пути к нашей обшей цели: возвращению моей законной власти и счастью народа».
В конце октября король и королева по-прежнему находились в Сен-Клу. Мария-Антуанетта всеми возможными способами старалась продлить их пребывание там. Однако ей удалось выиграть лишь несколько дней, под предлогом ее больного горла они задерживались в Сеи-Клу, но 1 ноября им необходимо было вернуться в Париж, в Тюильри. Столица встретила их ледяным молчанием. Вся общественность была настроена против королевы. Вновь распространились памфлеты и грязные стишки о ней, которые стали еще более отвратительными, снова всплыла история с мадам де ла Мотт.
С момента приезда Марии-Антуанетты в Париж Лафайет не раз упоминал о разводе. «Он использовал все средства, чтобы пугать ее», — докладывал Ламарк Мерси. Надменность и холодность королевы не могли никого обмануть, она действительно была сильно встревожена этим разговором. Лафайет не на шутку решил заманить Ферзена в капкан, говоря ей о подозрениях в супружеской измене. Многие министры рассчитывали, что процесс о супружеской измене уничтожит королеву. Министр финансов, например, даже не скрывал этого. Когда Монморен озабоченно заявил, что «жестокое отношение и нападки не прекращают подпитывать народную ненависть, целью которой могла стать провокация убийства королевы», однако его коллега холодно отвечал ему, «что речь шла вовсе не об этом, они имели в виду только процесс». «Что, — закричал Монморен, — вы, министр короля, и согласитесь на подобную низость?!» «Ну, — ответил тот, — а если нет другого выхода?» 13 ноября, разграбив дом маршала де Кастри, обвиненного «в преступлении против народа», огромная толпа ринулась в Тюильри, громко понося королеву. У Людовика XVI сдали нервы, и он заперся в своих апартаментах, тогда как Мария-Антуанетта отдавала приказы национальной гвардии: закрыть ворота, усилить охрану перед дверью. Вдохновленные королевой, солдаты выстояли против оголтелой толпы и оттеснили ее. Если королева и не знала об истинном отношении парижан к себе, то, должно быть, узнала об этом в тот день, 13 ноября. Все новые и новые провинции заражались парижским мятежом. Нам известно, что на юге Виваре несколько тысяч аристократов готовы были выхватить шпаги в защиту французской монархии. Они ждали новой волны эмиграции, чтобы поднять настоящее восстание. Король Сардинии и император собрали войска на границе Австрии и Испании. Вместо того чтобы запугать восставших, все эти приготовления лишь усложняли судьбу монархов. Во Франции, где католицизм признан государственной религией, епископы и кюре явились рупором народа. В гражданской конституции духовенство делило свою духовную миссию с миссией общественной. Рим же и высшее духовенство не поддерживали подобных направлений. Король обязан был разделять мнение епископов. Таким образом, он оказывался перед сложной дилеммой: если он не одобряет закон, то рискует вызвать тем самым народный гнев, а если одобряет, то зарабатывает дурную славу перед Римом. Он решил поручить кардиналу Берни особую тайную миссию: объяснить в Риме, что его выбор определен рядом обстоятельств и он не свободен в нем.