Мария Волконская: «Утаённая любовь» Пушкина
Шрифт:
В декабре 1834 года умерла мать декабриста, княгиня Александра Николаевна Волконская. (По вскрытии духовного завещания почившей нашли ее письмо к государю, «в котором она просила облегчить, после кончины ее, участь сына и вывезти его из Сибири, дозволив ему жить под надзором в имении» [650] . Однако император Николай Павлович не счел возможным удовлетворить это желание вполне и повелел лишь обратить осиротевшего каторжника на поселение.) Сестра Софья Григорьевна, которая и раньше не очень-то пеклась о несчастном брате, предпочитая думать о причитающихся ей родовых деньгах и хранить «непреклонное молчание» [651] , отныне (как пишет О. И. Попова) и вовсе «надолго исчезла с горизонта С. Г. Волконского» [652] .
650
СГВ. С. 474 (раздел «Послесловие издателя»).
651
Русские
652
Звенья. С. 50.
Родственники жены по-прежнему относились к Сергею Григорьевичу более или менее холодно и тоже не стремились к сближению с ним. Весьма показательно в этом смысле письмо, датируемое началом 1830-х годов. «Я никогда не прощу ему, — писал к сестре в Сибирь Николай Раевский, — каково бы ни было его положение, безнравственности, с которой он, женившись на тебе в том положении, в котором находился, сократил жизнь нашего отца и был причиной твоего несчастья. Вот мой ответ, и ты никогда не услышишь от меня другого. Он всегда будет меня интересовать, но только ради тебя» [653] .
653
АР. Т. 2. СПб., 1909. С. 138–139.
Каторжные годы Сергея Волконского завершались — а наказание длилось. Видимо, только теперь он стал (и то смутно) догадываться, что искупал и искупает минувшее не только кандалами. Что кандалы! Ведь были на его веку после 1825 года, помимо оков (которые давно сняты), и могилы самых близких ему людей, и неслыханные унижения, и многое, очень многое другое. А в Петровском заводе заключенному открылось, что это, отпущенное и пережитое, еще далеко не все — и дряхлеющий, приближающийся к пятидесятилетию Бюхна, облаченный в арестантскую куртку [654] , оказывается, приговорен также к бессрочному равнодушию многочисленной здравствующей родни.
654
В такой куртке декабрист изображен на бестужевской акварели 1835 года. М. Н. Волконская находила, что этот портрет «довольно похож». [ Зильберштейн.С. 293 (письмо к З. А. Волконской от 20 июля 1835 г.); там же (на с. 282) есть и воспроизведение портрета.].
Железа на ногах, право, сущая ерунда, детская «гремушка» в сравнении с остальным — непомерно тяжким, сжимающим сердце, всегдашним.
Но самое печальное открытие, сделанное тогда же Волконским, заключалось в том, что его верная жена Мария Николаевна все заметнее удалялась от него — и, похоже, смыкалась с равнодушными.
10 марта 1832 года княгиня Мария Волконская произвела на свет сына, которого окрестили Михаилом. В ее усадьбу (где при роженице в ту пору почти неотлучно находился Сергей Григорьевич) сразу же начали «сбегаться дамы», жившие поблизости, поступали шутливые письменные поздравления «с новым либералом» [655] из тюремного замка. Там, в камерах, декабристы распивали кофе по случаю «счастливого разрешения княгини» [656] , радовались, что «мать чувствует себя хорошо и что малыш стал есть» [657] . В отсылаемых на Дамскую улицу записках они давали практические советы и предлагали Волконским всяческую помощь.
655
Пущин.С. 105 (письмо И. И. Пущина к С. Г. Волконскому от 11 марта 1832 г.).
656
Трубецкой. С.87 (письмо С. П. Трубецкого к С. Г. Волконскому от 10 марта 1832 г.).
657
Поджио.С. 149 (письмо А. В. Поджио к С. Г. Волконскому; март 1832 г.).
Несмотря на возражения супруга [658] , Мария Николаевна сама кормила Мишу. Она была при младенце и «кормилицей, и нянькой, и (частью) учительницей» [659] . «Рождение этого ребенка — благословение неба в моей жизни, — писала княгиня матери, — это новое существование для меня. <…> Теперь — всё радость и счастье в доме. Веселые крики этого маленького ангела внушают желание жить и надеяться» [660] .
658
Волконский, быстро исчерпав свои аргументы, попытался воздействовать на свою жену через А. В. Поджио; последний (в марте) ответил Сергею Григорьевичу следующее: «Я напишу ей несколько строк, но можно ли ручаться за успех; надо быть матерью, чтобы испытать столь сладостную потребность кормить, — мы это понимаем лишь абстрактно. Во имя ребенка умоляю вас о мягкости!» ( Поджио.С. 149).
659
МНВ. С. 94.
660
Звенья. С. 77 (письмо к С. А. Раевской от 1 декабря 1833 г.).
Брату Николаю Мария сообщала, что «Мишенька прелестное и красивое существо по словам всех, кто его видит». В том же письме княгиня признавалась: «Мишенька поглощает все мое время, все мои силы; этого достаточно, чтобы показать тебе, насколько они слабы; я занимаюсь только им, думаю только о том, что могло бы ему быть полезным или вредным, одним словом, — у меня ежеминутный страх за него, и в то же время я никогда не была так счастлива, никогда так не ценила жизнь, как в этот момент, когда могу посвятить ее ему» [661] . В другом послании она отмечала, что «его ум быстро развивается, и он привязан ко мне так, как только ребенок может быть привязан к матери» [662] .
661
Труды ГИМ. С. 28 (письмо от 18 февраля 1833 г.).
662
Там же. С. 32 (письмо к H. Н. Раевскому-младшему от 11 августа 1833 г.).
Накануне двухлетия «дорогого ангелочка», который «дает столько счастья», княгиня даже обиделась на брата: «Прошу тебя, дорогой Николай, говорить со мной о моем сыне каждый раз, как ты мне пишешь. Этого не было еще ни в одном твоем письме, что меня искренно огорчает» [663] . И огорчение Марии можно понять: ведь ей хотелось беседовать о своем ребенке с каждым, и беседовать бесконечно.
Примерно тогда же (за два дня до Пасхи) к С. А. Раевской (то есть к Мишиной бабушке) был направлен следующий отчет: «Миша здоров; он уже много говорит, произносит хорошо по-русски, по-английски и по-французски; на последних двух языках он знает по нескольку слов, но не может еще составлять фраз. Он очень хорошо ведет себя в продолжение нескольких дней, и его нежность ко мне поистине трогательна. Вчера вечером он тихонько играл в моей комнате и время от времени подходил ко мне, чтобы поцеловать мне ноги. Его крестный отец [664] прислал ему яиц всех цветов, покрытых лаком; он в восторге от них; это заинтересует его надолго» [665] .
663
Там же. С. 35 (письмо от 9 марта 1834 г.).
664
Крестным отцом М. С. Волконского был И. И. Пущин; позже, в переписке, «Большой Жанно» не раз величал Марию Николаевну «доброй кумушкой» [См., напр.: Пущин.С. 115 (письмо к Е. П. Оболенскому от 16–17 августа 1839 г. из Иркутска).].
665
Там же. С. 38 (письмо от 20 апреля 1834 г.).
Весной 1834 года Н. А. Бестужев нарисовал портрет маленького Волконского, любимца всей петровской колонии. Правда, сеанс родители провели с «немалым трудом»: избалованный Мишенька никак не желал позировать, «посидеть на месте и двух минут». Эту акварель Мария Николаевна впоследствии отправила в Россию, к сестрам, и Раевские, по словам княгини, были «потрясены сходством» ребенка «с нашим обожаемым отцом» [666] , то есть с почившим генералом.
666
Зильберштейн.C. 414 (письмо к тетке, Е. А. Константиновой, от 28 апреля 1835 г.). Эта работа художника, по всей видимости, не сохранилась.
А осенью 1834 года счастье Марии Волконской, и без того огромное, стало абсолютно «полным»: 28 сентября у нее, изрядно намучившейся, родилась дочь Елена (Нелли). В заочные крестные матери девочки определили Елену Раевскую, сестру княгини. Едва оправившись, Мария Николаевна написала и отослала ей 13 октября 1834 года такое письмо:
«Добрая моя Елена, благословите вашу крестницу, любите ее так, как вы умеете любить. Боже мой, как я счастлива, что ее сохранила — я так боялась ее потерять; последние месяцы я была постоянно больна, и роды были очень тяжелыми: я страдала 24 часа. Но об этом я больше не думаю и всецело отдаюсь счастью заботиться о моей маленькой Елене и делать ее счастливой. Мне не позволяли кормить самой — я была в отчаянии. Ссылаясь на мою слабость, ее в продолжение двух дней кормила кормилица; я не могла это равнодушно видеть: как только она входила, я отвертывалась к стене и начинала плакать, как ребенок. Наконец на третий день появилось молоко, и я вступила в исполнение своих обязанностей. Начиная с этого момента я стала чувствовать себя хорошо, и теперь я вполне здорова» [667] .
667
Звенья. С. 77.
Разумеется, и Нелли, «девочка такая внимательная, добрая», сразу же была объявлена матерью «просто ангелом» [668] . «Что касается меня, — сообщала княгиня Елене Раевской 14 декабря 1834 года, — я точно курица с цыплятами, бегающая от одного к другому. Когда я с Мишей — меня беспокоит Неллинька; возле нее я боюсь, чтобы другой не приобрел гадких привычек от окружающих» [669] .
Изучавшая переписку нашей героини О. И. Попова характеризует эти годы следующим образом:
668
Зильберштейн.С. 414 (письмо М. Н. Волконской к E. Н. Раевской от 16 января 1837 г.).
669
Звенья. С. 78.