Марк Красс
Шрифт:
И вдруг в момент самого высокого напряжения все стихло. Причиной тому стал маленький невзрачный человек, преградивший путь Марку Крассу. От такой наглости консул даже остановился в нерешительности; возмущенный, он не мог произнести ни слова.
Маленький человек между тем поднял над головой пучки прутиков — знаки ликторского достоинства — и с пафосом возвестил:
— По приказу народного трибуна Гая Атея Капитолина я обязан задержать тебя, Марк Лициний Красс.
— По какому праву Атей обращается со мной, как с преступником?! — прорычал Красс, к которому наконец вернулся дар речи.
— Только преступником и можно назвать человека, замыслившего поход против ни в чем не повинных парфян, — произнес невесть откуда взявшийся народный трибун. — От имени народа я призываю тебя отказаться от несправедливой войны.
На помощь растерявшемуся Крассу поспешил Помпей.
— Атей! Вина парфян известна всему Риму. Решение наказать их принято Сенатом и одобрено народным собранием. Так что освободи дорогу консулу, Атей Капитолин.
— Вина парфян лишь в том, что слухи об их существовании достигли ушей Красса, — не унимался народный трибун. — Но кровь и смерть ждет в Парфии римлян, возжелавших найти там золото.
— Доколе ты будешь оскорблять консула, трибун?! — возмутился Помпей. — Своими действиями…
Но Красс перебил Помпея:
— Ликторы! — дрожащим от гнева голосом воскликнул он. — Очистите дорогу своему консулу!
Атей не стал дожидаться, пока до него доберутся телохранители Марка Лициния, и исчез столь же быстро, как и появился.
Марк Красс с помощью ликторов уселся на коня и медленно двинулся по главной улице города.
Дальнейшее его шествие напоминало триумф. Многотысячная толпа плебеев неустанно кричала: «Слава Крассу! Слава императору!» Их нисколько не смущало, что звание императора давалось военачальнику, победившему в битве, а Красс еще даже не выбрался из Рима. Тем не менее приветствия толпы польстили консулу, и он уже начал забывать о неприятном столкновении с Атеем.
Но недолго Крассу пришлось наслаждаться восторгами толпы. Около Капенских ворот возник все тот же упрямый Гай Атей Капитолин. Он не только каким-то непостижимым способом опередил Красса, но уже сидел возле пылающей жаровни и воскурял фимиам.
— Марк Лициний Красс! — прокричал трибун. — Заклинаю тебя в последний раз: остановись, еще не поздно вступить в переговоры с парфянами и решить все миром.
— Боюсь, из Рима парфяне меня не услышат, я буду разговаривать с ними в Сирии, — сдерживаясь из последних сил, ответил Красс.
— Еще не окончился срок консульства, и ты, Марк Лициний, не имеешь права на сирийское наместничество.
— Ничего, пока я доберусь до Сирии, консульство закончится, и мои права на Сирию не сможешь оспорить даже ты, Атей Капитолин.
— Так будь же ты проклят, консул, приносящий страдания Риму и его народу ради личной выгоды! — воскликнул трибун, понявший, что Красса не остановить простыми словами.
Тут самообладание покинуло Красса. Он в ярости схватился за меч, но Помпей вовремя успел удержать руку товарища своей сильной рукой и не дал совершиться ненужному кровопролитию.
— Марк, — произнес он, продолжая удерживать руку Красса, — не обращай внимания на пустую болтовню.
Крассу ничего не оставалось, кроме как пришпорить коня. Через несколько десятков метров он вновь вынужден был остановиться: городские ворота, против обыкновения, оказались закрытыми.
— Открыть ворота! — распорядился Красс.
— Не могу, — ответил на это легионер-стражник, — трибун приказал никого не выпускать из города.
— И ты не подчинишься приказу двух консулов? — сурово спросил Помпей, тоже начавший терять хладнокровие.
Стражник молча попятился к механизму, открывающему Капенские ворота. Легионер испугался не столько консулов, сколько плебеев из войска Красса. Беднейшие римские граждане надеялись поднять свое благосостояние за счет военной добычи и теперь не на шутку рассердились на привратника, стоящего между ними и богатством, пусть даже призрачным и далеким. Стражник понял, что будет немедленно растерзан, если встанет на пути толпы. Подгоняемый пинками, он бросился одновременно исполнять приказ консула и нарушать распоряжение трибуна.
Заминкой у ворот воспользовался Атей. Раздувая жаровню и совершая ритуальные возлияния, он принялся изрекать страшные заклятия и призывать каких-то ужасных, неведомых богов. По словам стариков, эти таинственные древние заклинания имели такую силу, что никто из людей, на чьи головы они призывались, не избежал их воздействия. Более того, сам произносящий навлекал на себя несчастье, а поэтому изрекали их лишь немногие и в исключительных случаях. Позже Атея порицали за то, что он, вознегодовав на Красса ради государства, на это же государство наложил такие страшные заклятия.
Угрозы Атея конечно же не могли остановить Красса, но их невольно пришлось выслушать и его свите, и легионерам, и, естественно, слова эти стали известны всему Риму. Страшные проклятия не добавили храбрости плебеям. Некоторые из них почли за лучшее вернуться к своим очагам и позабыть о манящих богатствах Востока.
— Будь ты проклят, трибун! — бросил Красс на прощание и вылетел в ворота, еще не раскрывшиеся до конца.
Вслед за Крассом поскакал Помпей; за ним едва поспевали консульские ликторы. В воротах возникла давка: легионеры стремились как можно скорее покинуть город, чтобы не слышать леденящие душу вопли Атея.
Лишь у первого камня, отмечающего каждую милю на дорогах, идущих от римских городских стен, Красс остановился, чтобы подождать растянувшееся войско. Вид камня несколько успокоил Марка Лициния — ведь на расстоянии мили от Рима кончалось право трибунского вмешательства, и если бы здесь появился Атей, Красс нашел бы способ с ним расправиться. Здесь он не стал бы терпеливо выслушивать оскорбления народного защитника, ибо за чертой города власть консула над войском была абсолютной и безграничной.