Маркитант Его Величества
Шрифт:
С лавки отец Алексашки имел хороший прибыток в основном тогда, когда открывались морские пути, подсыхали дороги, и Архангельск начинал походить на одну большую ярмарку. А зимой лавочный сиделец больше скучал, чем работал. Демьян Онисимович в основном занимался оптовой торговлей рыбой и поморской солью, которая незаменима в засолке семги. Богатая лавка была витриной его благополучия, из-за чего Ильина уважали и местные купцы, и государевы слуги, и заезжие иноземцы. У купца, который держал лавку с таким богатым выбором дорогих товаров, дела просто не могли идти плохо. Поэтому торговые договора – как со своими купцами, так и иноземными, – Демьян Ильин заключал быстро и легко. Ему верили, а доверие для торгового человека дорогого стоит…
Наконец муха, уставшая от преследований, снова села. Но на этот раз от усталости она не смогла подобрать укромный уголок, и плюхнулась прямо на входную дверь примерно на уровне человеческого роста. Алексашка на цыпочках подошел к двери, осторожно, не спеша, замахнулся («Вот ты и попалась!» – подумал он со злобным торжеством) и влепил по дверному полотну со всей своей уже немалой силы.
И надо же было такому случиться, чтобы именно в это время Демьян Онисимович решил проверить, как идут дела у его шебутного наследника. (Остальные отпрыски семьи Ильиных были девками, что очень его огорчало; впрочем, купец еще был при мужской силушке и в очередной раз надеялся на второго сына, так как жена снова была на сносях.) Он резко отворил дверь лавки – и улетел в сугроб от поистине богатырского удара по лбу. Алексашка как открыл рот от дикого изумления, так и стоял на пороге лавки столбом до тех пор, пока отец, кряхтя и постанывая, не выбрался из сугроба.
– Вишь оно как… Неплохо приложился, сынок. Ну, чего прощения не просишь? – грозно спросил Демьян Онисимович. – Руку на родного отца поднял!
– В-ва… В-ва… – Язык у Алексашки стал как колода; его прошиб холодный пот, и он уже готов был бухнуться на колени перед отцом, как вдруг Демьян Онисимович раскатисто расхохотался.
– А что, хорошо меня жарнул, – сказал купец, отряхиваясь и ощупывая лоб. – Силушка есть. Что ж, найдем ей применение… Ты во что целил-то?
– Муху хотел убить, – ответил дрожащим голосом Алексашка; и быстро добавил: – Большую, зеленую! На дверь, подлая, села, я ее и…
– Ну, коли так, то простительно. Если уж меня смахнул в сугроб, как муху, то ей и вовсе пришел конец… – Тут купец снова хохотнул, а затем продолжил уже серьезно: – Запомни – зеленые мухи от нечистого. Изничтожать их надобно. Так что все верно ты сделал. Однако хорошо, что тебе не пришла в голову мысль расстрелять ее из самопала…
– Как можно?! – ужаснулся Алексашка.
– А по молодости всяко случается. Сам был таким. Ну, почто встал столбом? Заходи в лавку. Будем примочки на лоб ставить. Ты не забыл, что у нас седни обетный праздник? К ужину гости у нас будут, и мне как-то неловко с шишкой на лбу их привечать…
Про праздник Алексашка не забыл. Отец сам его установил и отмечал каждый год в тесной компании друзей. Именно в этот день двенадцать лет назад ему пришла в голову мысль заняться жемчужным промыслом, от которого и пошло богатство Ильиных. «Ангел нашептал во сне, – рассказывал отец. – Ей-ей! Утром проснулся – будто на свет народился…»
Гости явились как солдаты на плац при звуках воинской трубы – дружно, в один час, как раз к паужне – третьей выти [15] . Все знали, что Демьян Ильин хозяин гостеприимный, да и не так много было в зимнем Архангельске развлечений, чтобы отказаться от хорошей компании. Среди приглашенных были иерей Иоанн Варфоломеев, купцы Иван Стукачев и Федор Лыжин, и канцелярист Архангелогородской губернской канцелярии Гаврила Пушакин.
15
Выть – прием пищи. В обычных условиях у поморов было три-четыре выти в день: первая – завтрак, между 4 и 6 часами утра; вторая – обед (обедник) в 9 часов утра; третья выть – паужна – между обедом и ужином; четвертая – ужин (ужна).
– Мир дому сему! – пробасил Иоанн Варфоломеев и наложил крестное знамение. – Спаси Господи!
Алексашка с большим почтением низко поклонился, – он и впрямь сильно уважал отца Иоанна, который учил его грамоте, – а отец облобызал иерея. Они дружили с детства, поэтому обращались друг с другом вольно, безо всякого чинопочитания. Отец Иоанн был кряжист, чернобород, с глазами, которые прожигали насквозь – ну чисто тебе разбойник.
Купцы Стукачев и Лыжин казались братьями: оба русоголовы, бороды подстрижены на аглицкий манер – коротко, носы пуговкой, роста среднего, выражение лиц с хитрецой, а глаза так и шмыгают, будто они не в гостях у доброго товарища, а на ярмарке, где нужно ухо держать востро и торговаться до хрипоты.
Что касается канцеляриста Гаврилы Пушакина, то с виду он был совершенно ничтожной личностью – тощий, как дьяк из убогого деревенского прихода, бороденка жидкая, козлиная, на постной физиономии разлилось уныние, словно канцелярист находился в постоянной печали, а его руки с невероятно длинными и худыми пальцами пребывали в постоянном движении, ощупывая нечто невидимое глазу. Тем не менее, несмотря на свою невзрачность, Пушакин отличался не только гибким умом, но еще был и весьма значимой персоной в глазах архангельского купечества. Любая бумага, связанная с торговыми делами, прежде всего попадала на стол канцеляриста, и от него зависело, как дальше поступить: положить ее под сукно – в долгий ящик, или дать быстрый ход.
Стол накрыли в горнице. У Ильиных, в отличие от многих купцов-поморов, она была светлой и просторной. И топили в доме не «по-черному», как было заведено исстари. Демьян Онисимович (как и его гости) не принадлежал к староверам, поэтому не держался за посконную старину, а старался идти в ногу со временем. Поэтому приглашенные иноземные мастера соорудили в доме печь с дымоходом и лежанкой, и отделали ее заморскими изразцами. Чтобы посмотреть на это диво, многие набивались в гости к Ильиным, да не всех Демьян Онисимович привечал.
Усадьба Ильиных была немалая. На ее обширном пространстве свободно разместились дом, похожий на большую квадратную башню, амбар, сенник, конюшня, изба для гостей и баня. Дом оборотистый Демьян Онисимович построил двухэтажный, пятистенный, с высоким крыльцом и шатровой крышей. Его сложили из длинных трехсаженных [16] сосновых бревен, а щели между ними конопатили каким-то редким болотным мхом, смешанным с паклей, который привезли лопари с совсем уж крайнего севера. Этот красный на цвет мох препятствовал гниению дерева и хорошо держал тепло.
16
Сажень – русская мера длины. Имела разные значения: простая сажень равна 152 см, маховая сажень равна 176 см, косая великая сажень равна 248 см. Здесь указана маховая сажень.
Но главным было то, что горницу Ильин обустроил в неотапливаемой клети, где обычно хранилось зерно и прочий домашний скарб. Клеть была просторная, а два дополнительных оконца давали вполне достаточно света, особенно летом, когда наступали белые ночи. Вопрос с отоплением был решен просто и изящно: одна из стен клети обогревалась печью. Поэтому коротким, но знойным северным летом в горнице было прохладно, а суровой зимой не жарко – в самый раз для собравшихся попировать. Мебель в доме стояла городская, большей частью иноземная: аглицкие пристенные стулья, железные кровати (большая редкость в Архангельске; поморы обычно спали на широких деревянных лавках, днем пряча их под полати), зеркало венецианское в раме красного дерева, а вот сундуки с добром были русские – старинные, расписные.