Маркиз де Карабас
Шрифт:
— Я приму в нем участие, — заявил Кантэн.
— Наши приемы ведения войны не совсем обычны, — с сомнением проговорил шуан. — Они не похожи на то, что вам приходилось видеть.
— Мне они не покажутся необычными, поскольку других я тоже не видел. Я владею шпагой и умею обращаться с мушкетом.
Кадудаль почувствовал облегчение.
— Я боялся, что вы пожелаете взять на себя командование. Но если вам захотелось развлечься, милости просим.
Развлечься Кантэну хотелось менее всего, но он не стал возражать.
Незадолго до того Гош писал в своем донесении Конвенту: «Я веду войну с неуловимым врагом. Перед тем как дать бой, шуаны вырастают словно из-под земли, а когда он заканчивается,
Со всем этим и предстояло познакомиться Кантэну.
Вечером небольшая армия выстроилась на вырубке в сердце Ла Нуэ и преклонила колено перед дубом с висевшим на нем большим бронзовым распятием. Объявленный вне закона священник в белом стихаре и в епитрахили [...священник в белом стихаре и епитрахили... — Стихарь — часть облачения священников и архиереев. Епитрахиль — часть облачения священника, расшитый узорами передник, надеваемый на шею и носимый под рясой] кроваво-красного цвета, символизирующей мученичество — высшее проявление любви, — обратился к воинам с кратким благоговением. Он напомнил им, что павшие во имя алтаря Господня получают отпущение грехов и обретают вечное спасение.
Едва опустились сумерки, воодушевленные проповедью шуаны Кадудаля выступили из лагеря. Движение отряда противоречило всем общепризнанным правилам. Ни знамен, ни барабанов, ни труб, ни строгого марша воинов, плечом к плечу шагающих по дороге. Их движение напоминало раскрывающийся веер: небольшие группы из трех-четырех человек незаметно пропадали из вида тех, кто следовал за ними.
Кадудаль находился примерно в середине этой невидимой линии. Кроме Кантэна с ним шло трое шуанов. Настоявший на участии в операции Сен-Режан находился на крайнем левом фланге. Он командовал отрядом, которому во время схватки предстояло напасть на противника с тыла, между тем как находившейся на крайнем правом фланге группе под началом опытного предводителя шуанов по имени Гиймо надлежало выступить в роли головного отряда.
Когда маленькая группа Кадудаля вышла из леса, наступила ночь, и хотя луны не было, яркий свет звезд заливал опушку и раскинувшиеся впереди просторы. Кантэну показалось, что только он и четверо его спутников движутся среди всеобщей тишины и неподвижности. Ни малейшее движение, ни самый приглушенный звук не выдавали близости еще четырех сотен человек.
Они пересекли дорогу, затем луг, кое-где засаженный фруктовыми деревьями, вышли на тропу между двумя глубокими оврагами, обогнули небольшое селение и, преодолев поросший чахлым кустарником склон, поднялись на вересковое плато. Через час утомительного пути они подошли к группе массивных монолитов — каменных столбов святилища друидов [Друиды — жрецы у древних кельтов; ведали жертвоприношениями, выполняли также судебные функции, были врачами, учителями, прорицателями]. Чуть дальше тропа снова спускалась вниз, растительность становилась гуще: и вот, двигаясь с уверенностью людей, которым знаком каждый ярд дороги, каждый камень под ногами, они свернули в сторону и по крутому откосу, поросшему густыми лиственницами, начали спускаться в лощину, на дне которой Кантэн явственно расслышал журчание ручья. Они продолжали спуск, пока снова не оказались на ровном месте и впереди смутно не замаячили служебные постройки крестьянской усадьбы.
Здесь Кадудаль остановился и трижды прокричал совой. Подождав ровно столько, чтобы можно было сосчитать до двадцати, он повторил тройной клич.
Почти сразу на некотором расстоянии от них распахнулось окно, в нем мелькнула и тут же погасла вспышка желтого света. Еще дважды свет мелькнул и погас, но на четвертый раз остался гореть.
По выложенному булыжником двору они направились к двери, которая распахнулась, как только они приблизились. На пороге показался плотный мужчина с фонарем в руках.
— А вот и ты, Жорж! Входи!
Было уже далеко за полночь. После скромной трапезы, состоявшей из хлеба, сыра, ветчины и кружки сидра, Кадудаль и его спутники легли отдохнуть. На рассвете хозяин разбудил их. На ферме, одном из многочисленных пунктов связи шуанов, Кадудаль держал двух коней, на которых он и Кантэн продолжили путь. Они миновали прилегавшее к ферме поле и в розовых лучах занимающегося рассвета стали подниматься по склону холма. Перевалив через вершину, они въехали в лес, полого спускавшийся к дороге на Понтиви в том месте, где она сбегала в лощину. В лесу они слышали периодически повторявшиеся крики совы, извещавшие их о том, что отряд, который рассыпался на группы, выступая из лагеря за двенадцать миль отсюда, вновь собрался воедино. Вскоре стали видны отдельные группы людей, отдыхающих перед сражением.
Вместе с Сен-Режаном и Гиймо Кадудаль вышел из леса и спустился в лощину, чтобы осмотреть участок дороги, на котором шуаны собирались поймать «синих» в ловушку. Его указания были кратки и точны. Гиймо было приказано отвести своих людей в укрытие в том месте, где заканчивался подъем из лощины, а когда приблизятся республиканцы, перекрыть им путь. Сен-Режан получил приказ поставить свой отряд у противоположной вершины, то есть там, где начинался спуск, и напасть на противника с тыла. Отряду самого Кадудаля надлежало устроить засаду на дне лощины.
Выставили дозорных, и люди стали подкрепляться скромными запасами пищи, взятыми из лагеря.
Лишь около полудня на кромке холма показалась голова колонны республиканцев — шесть разведчиков, значительно опередивших основные силы. За ними следовали два барабанщика с барабанами через плечо. Поскольку отбивать шаг пока не требовалось, солдаты не соблюдали строя и тащились нога за ногу, как, впрочем, почти всегда выглядели на марше войска, сражавшиеся за Свободу, Равенство и Братство.
В целом их насчитывалось около ста человек, но не национальных гвардейцев, как сообщали разведчики, а солдат линейной пехоты в синих мундирах с белыми нашивками и черных гетрах. Запряженная двумя лошадьми карета пленников ехала в середине отряда, и рядом с ее левой дверцей скакал командир.
Зоркие глаза разведчиков-республиканцев не различали ни малейшего движения в немой неподвижности леса, и отряд продвигался вперед, не подозревая об опасности. Когда авангард отряда поравнялся с мушкетами Кадудаля, шуаны открыли беглый огонь.
Грохот выстрелов отдаленным эхом отозвался в лесу; колонна синих мундиров поредела: кто-то повалился на землю, кто-то стоял, пошатываясь, некоторые пытались снова подняться, некоторые остались лежать там, где упали. Те, кто не был ранен, остановились, развернулись в ту сторону откуда грянул огонь, и с громкими проклятиями навели мушкеты на противника.
Не дожидаясь команды, республиканцы инстинктивно ответили на залп шуанов беспорядочной стрельбой. Однако пуля, наугад выпущенная в сторону деревьев, настигла Кадудаля, который с Кантэном находился за таким ненадежным укрытием, как заросли куманики. Отпустив смешанное со стоном проклятие, он развернулся вполоборота и упал бы, если бы Кантэн не успел подхватить его на руки. Он осторожно посадил Кадудаля на землю и прислонил спиной к дереву.
— Оставьте меня, — приказал ему Кадудаль. — Примите вместо меня командование отрядом. Вы знаете, что надо делать. Это пустяк. Кровопускание мне не повредит. Я слишком полнокровный. Так говорит отец Жак, а он не только священник, но и лекарь.