Маркиз де Сад
Шрифт:
В Пикпюсе, так же, как и в Бастилии, маркиз окунулся в свой мир творчества. К написанию нового романа «Философия в будуаре» он приступил, вероятно, в первые недели заключения. В этом произведении, с одной стороны, изобилуют сексуальные жестокости, порок и зверство оправдываются на том основании, что эти вещи являются «республиканскими». С другой стороны, оно является словно пронизанным иронией обличением «добродетельной республики» Робеспьера с ее фальшивым видением природы, построенном на несчастье и кровавой резне.
Книга имеет форму семи диалогов, призванных донести до юной девушки правду о сексе и политике. Такая форма построения произведения является привычной для французской эротической литературы, хотя в «Философии в будуаре» не так уж много соблазнительных сцен. Мишель Милло и
23
«Школа дочерей».
Юным, невинным созданием, просвещением которого надлежит заняться, является Эжени. Удовольствиям, доставляемым представительницами своего пола, она обучается у мадам де Сент-Анж, мужского — у Дольмансе. Легко поддающаяся на уговоры своих менторов, она с готовностью соглашается на анальный половой акт и даже позволяет своему любовнику высечь себя плетью. Приезжает мадам де Мистиваль, мать девочки, чтобы спасти ее от этих ужасов. Но Эжени настолько захвачена этим обучением, что, прежде чем буквально вытолкать мать взашей из спальни, помогает сорвать с нее одежду и изнасиловать.
В плане сексуальных сцен, Сад почти ничего не добавил к ранее описанному в других произведениях; кроме того, мало было такого, чего не мог он позаимствовать из опыта, полученного в робеспьеровской Франции. Жильбер Лели вспоминает скандал, случившийся после того, как маркиз приступил к работе над романом. Произошедшее связано с похищением нескольких молодых женщин в Нанте беглыми рабами из Соединенных Штатов, пожелавшими присоединиться к революционной армии. После нескольких дней бесконечных изнасилований женщин наконец освободили. Они жаловались, что их использовали самым мыслимым и немыслимым образом, порой одновременно несколько мужчин, а над самой молодой из них в последний день поработали примерно пятьдесят мужчин. Хотя в этих историях, записанных Эмилем Кампердоном и другими, имеется определенная доля преувеличения, тем не менее анархия нового порядка давала мужчинам определенного склада возможность заводить из захваченных в плен девушек и женщин гаремы. Лесбиянство, детально описанное Садом с помощью мадам де Сент-Анж, также являлось модной темой скандалов. Сторонники Революции из политических соображений выдвинули предположение, что Мария-Антуанетта занималась лесбиянством со своими близкими подругами. Более сенсационными стали рассказы о так называемой секте анандринов с ее изощренными ритуалами женской любви. Но, как свидетельствует название романа Сада, речь идет скорее о «философии», а не о простой механике олитературенного секса, стоящего в центре повествования.
Если не вдаваться в детали, книга высмеивает добродетель и все религии, кроме религии зла. Доброта или филантропия презираются, так как ничего не дают и лишь воодушевляют угнетенных на сопротивление. Творить зло или, по крайней мере, избегать делать добро — вот поведение, способное приносить удовлетворение. Дольмансе, предвосхищая Ницше, нападает на христианство за благожелательность и добродетельность, и проистекающую из этого рабскую мораль. Настоящему закону Природы, скорее, соответствует жестокость и порочность, а не вышеназванные качества. Что в конечном счете приносит пристрастие к добродетели?
С хладнокровием Джонатана Свифта в самом его беспощадном проявлении Сад показывает, что истинный идеал добродетельной республики еще не реализовался. Совершенство может быть достигнуто лишь тогда, когда Франция станет полным отражением робеспьеровской религии Природы. Внезапно в середине пятого диалога Сад вводит эксцентричное политическое заявление: «Французы! Еще одно усилие, если вы и в самом деле хотите быть республиканцами!» Идеальная республика с естественной моралью описывается посредством ее отношения к так называемым преступлениям. Высшей меры наказания быть не должно. В самом деле, убийство не может караться смертной казнью, так как Природа не наказывает за убийство одного создания другим. Также не может быть наказана кража, за исключением тех случаев, когда государство наказывает человека, которого ограбили.
Идеальная республика должна следовать примеру Природы и в том, что касается сексуального поведения, традиционно отодвигаемого на второй план. Она должно не только терпимо относиться к проституции, но и принуждать к ней всех женщин, приучая к этому занятию с детства. Где, в конце концов, Природа запрещает это? Если мужчину влечет к женщине, закон обяжет ее являть себя в публичном доме. Там она должна соглашаться на все действия, угодные мужчине, даже на те, что могут стоить ей жизни. Именно такой пример поведения диктует нам Природа. Факт предпочтения другого мужчины в расчет не принимается. Природа не предусматривает подобные замены: самкой владеет находящийся поблизости доминирующий самец.
Адюльтер при этом не может быть оскорблением. Брак, являющийся нелепостью в естественном мире, отменят, и все дети будут являться собственностью государства. Инцест также должен быть позволен, поскольку табу на него в животном мире не существует. По этим же причинам гомосексуализм и содомия также рассматриваются как нормы поведения.
Аргумент в пользу того, что подобная универсальная республика рано или поздно приведет к закату и постепенному вымиранию человечества, Сад не считает обоснованным. Почему это должно иметь какое-то значение? Природе нет никакого дела до того, живет ли особь или умирает. Природа в качестве вселенского феномена едва ли заметит исчезновение всего рода человеческого.
Если бы маркиз рассчитывал, что его гипотезу будут читать без тени иронии, она бы увязла в погрешностях. Она требует такого обожествления Природы, которое свело бы на нет смысл его нападок на Робеспьера по поводу создания религии Природы. Прием же Сада сводится к возможности использовать словосочетание типа «закон Природы», как если бы оно звучало сродни «закон контракта». Природа не имеет законов, за исключением управляющих научными феноменами. Учитывая это, в результате человеческого наблюдения дается определение скорее объекту, на который нацелены законы, а не их источнику. В этом смысле законы существуют не столько в Природе, сколько в человеческой науке.
Читать доводы Сада без тени иронии было бы чрезвычайно трудно. Идеальная республика также требует совершения убийств, преждевременной жертвой которых он сам едва не стал. Еще она требует грабежей, которые маркиз также испытал на собственной шкуре, когда оказались конфискованы его поместья. И этой дорогой Робеспьер собирался идти к Утопии? Как только указанная цель была бы достигнута, кто, кроме лицемера, мог бы возражать против более мелких отклонений, типа инцеста и содомии?
Какими бы намерениями Сад не руководствовался, «Философия в будуаре» читается словно сладострастная пародия на «Республику» Платона. Задыхаясь в кровавом угаре и имея перед глазами бесконечную чреду приговоренных к гильотинированию, маркиз так же ратовал за убийство, как Свифт после своего «Скромного предложения» жаждал отведать младенческой плоти. Скорее всего, мишенью его литературной мести являлся Робеспьер, но его не стало.