Маркиз де Сад
Шрифт:
Завещание Сад составил за восемь лет до даты смерти, включив подробные распоряжения относительно своих бренных останков. Его тело в течение сорока восьми часов должно было оставаться в комнате, где он скончался, и гроб до истечения этого срока маркиз просил не закрывать. В свете медицинских знаний того времени и во избежание преждевременного захоронения такая предосторожность казалась вполне разумной. После чего тело следовало отвезти в лес в его новых владениях в Мальмезоне, приобретенных после продажи Ла-Косты, и похоронить там. Сад не хотел никакой погребальной церемонии и тем более памятника. Место захоронения надлежало засадить, дубами, чтобы «следы его могилы затерялись, так как я надеюсь, что память обо мне выветрится из умов людей, за исключением тех немногих, которые оказались достаточно любезны, дабы любить меня до конца моих дней, и самую добрую память
Как и большинство литературных работ Сада, его волеизъявление не было лишено разночтений. Маркиз желал похорон без церемонии; значило ли это — и без церковного отпевания? Чтобы не мучить себя разгадками, сын поступил проще — проигнорировал волю отца в целом. Сада похоронили на кладбище Шарантона по церковному обряду и над его могилой возвели каменный крест. И сегодня остается открытым вопрос, воспевал ли он порок с тем, чтобы оправдать Провидение, или являлся проповедником порока и преступления. Религиозная церемония и каменный крест могли быть данью должного моралисту или местью своему автору, тонко рассчитанной Жюстиной и ее сестрами по страданию. Как бы не звучал ответ на этот вопрос, останки Сада захоронили подобающим образом. Потомкам так и не суждено узнать, является ли каменный крест над могилой маркиза данью должного или символом мести, что вполне соответствует духу оставленных им литературных творений.
Но останки Сада не будут покоиться с миром. Через несколько лет возникла необходимость откопать тела, захороненные именно в этой части кладбища. Доктор Рамон присутствовал на эксгумации из чистого любопытства, узнав, что настал черед останков Сада. Ему удалось завладеть черепом покойного. Позже он представил его френологу Шпурцхайму для исследования. Исследовав череп, ученый дал заключение относительно характера человека, мозг которого в нем когда-то содержался. Ученый пришел к выводу, что признаков чрезмерной сексуальности не имеется, как нет и ярко выраженных признаков агрессивности и жестокости. Наоборот, заключение френолога отмечало доброжелательность и религиозность усопшего. Останки головы «во всех отношениях походили на череп священнослужителя».
Для будущего не уцелели ни могила, ни череп. Последний, как говорят, отвезли в Америку, где с него сняли слепки для изучения анатомии и френологии. Эти гипсовые копии выдавались за пример добросердечия и религиозности. Студентам было невдомек, что они фактически изучают черепную коробку пресловутого маркиза де Сада.
Исчезновение могилы Сада с лица земли стало в конечном итоге осуществлением его волеизъявления. Хотя, с другой стороны, желание маркиза не оставить о себе какой-либо памяти, представляется выражением ложной скромности. Самый причудливый могильный монумент в Нотр-Дам с именем Сада на плите не донес бы всей полноты его славы и одному проценту тех людей, кому он известен как автор «Жюстины», или благодаря общепринятому термину «садизм». Безымянный крест больше не возвышается на кладбище в Шарантоне, но маркиз задолго до этого сам сочинил себе эпитафию. Она раскрывает проницательность такого рода, которую он редко демонстрировал с такой неподдельностью, предвосхищая те черты своей репутации, что сделают его в глазах потомков объектом страха или восхищения, интереса или очарования:
Каждый, кто проходит мимо,Здесь преклони колена и помолисьБлиз самого несчастного из всех людей.Родился он в прошлом столетииИ умер в нынешнем.Тирания с самым безобразным лицомВела с ним непрестанную войну.Подобно омерзительному зверюПод охраной королевского закона,Она едва не замучила его насмерть.В эпоху Террора она вновь восстала,Чтобы увлечь Сада в гибельную бездну.И при Консуле она снова жила,И Сад оставался ее вечной жертвой.Маркиз, не без преувеличения, был склонен видеть себя центральной фигурой героической трагедии мученичества. В любом случае, это ни в коей
Глава тринадцатая
Книги
Если отбросить в сторону работу Сада на должности политического секретаря в секции Пик, его церемонные поэмы и непоставленные драмы, то литературное творчество маркиза можно разделить на два вида.
Во-первых, общественности Сад известен как последователь Ричардсона и соперник Вольтера, написавший «Злоключения добродетели», или «французский Боккаччо», автор коротких рассказов. В глазах той же общественности маркиз предстает как создатель исторических романов, запечатлевший в них самые темные и кровавые страницы французской истории, хотя в этом жанре он достиг наименьших успехов. Несмотря на мрачную репутацию его моральных иронии и эротических жестокостей, Сад зачастую являлся проповедником традиционной нравственности, что в равной степени заметно с первых страниц «Жюстины» и с первых строк «Эжени де Франваль» из «Преступлений из-за любви», готического произведения об инцесте и возмездии.
Единственная цель урока, который мы преподаем в этом повествовании, состоит в том, чтобы просветить человечество и улучшить моральные качества людей. Возможно, читая его, мир поймет, как велика опасность, следующая по пятам тех, кто не останавливается ни перед чем во имя удовлетворения собственных желаний. Пусть узнают, что хорошее образование, богатство, таланты и природные дарования непременно уведут с пути истинного, если не получают должного внимания или поддержки со стороны благоразумия, достойного поведения, мудрости и скромности. Эту истину и собираемся мы явить миру. Надеемся, нам простится столь подробное обсуждение ужасных деталей злодейского преступления. Однако, как можно добиться отвращения к таким моральным отклонениям, если не представить правду такой, какая она есть?
Еще существовал Сад, который, несмотря на горячие заверения, что изображает порок лишь с целью защиты добродетели, словно выступал в качестве тайного летописца торжествующей жестокости. Та же история, которая, как было сказано, в «Злоключениях добродетели» выступала для оправдания в глазах человечества путей Провидения, с одинаковой легкостью применялась для демонстрации торжества тирании, преступления и изуверства над беззащитными и невинными. Несмотря на все моральные наставления маркиза, выступающего в роли рассказчика, развенчанный мир в «120 днях Содома» или «Жюльетте» лишен Бога, добра и нравственности. Предоставленный самому себе во мраке этой вселенной, где узаконено страдание, человек должен сам решать, какую ему выбрать роль — мучителя или жертвы. Согласно логике иного выбора не дано.
По иронии философии, именно в этих книгах, где герои наиболее рьяно клеймят предрассудки традиционного христианства, по мнению Флобера, Сад возродил муки ада, которые с таким мастерством описывались в эпоху Средневековья, но стали столь отвратительны в эпоху Просвещения. «Если бы Бога не существовало, — сказал Вольтер, — его следовало бы выдумать». Словно стремясь создать омерзительную пародию на это заявление, маркиз демонстрирует важность мук ада в более гуманном человеческом обществе. Он развлекает своих читателей рассказами о том, как его злодеи делают героине спринцевание или клизму из кипящего масла, вводят в ее тело раскаленные докрасна железные щипцы или заставляют ее глотать тлеющие угли. «С помощью хорошенько разогретых щипцов он щиплет ее тело, сосредоточивая главное внимание на ее заднице, груди и губах Венеры». Эти детали заимствованы из «120 дней Содома», но они вполне логично могли бы предстать на полотнах Иеронима Босха или в описаниях преисподней, получивших теологическое одобрение. В другом контексте и в другое время жестокости в прозе Сада могли бы предстать скорее как химерические, чем непристойные. С его стороны являлось безусловной логической ошибкой обращаться к теме вечного наказания, вводить его в светский мир и применять к тем, чья вина состоит в красоте и добропорядочности. Но сей просчет, в основном, проявляется в работах, которые он скрывал, от которых отрекался и которые не включал в библиографию своих трудов. Вероятно, самый свой значительный труд Сад признал бы, если бы его не пришлось «подогревать» и потом дополнять деталями, превратившими произведение в чудовищный плутовской роман.