Маркиз де Сад
Шрифт:
В Бастилии де Сад даже попытался устроить для офицеров тюрьмы читку своей пьесы «Жанна Лене, или Осада Бовэ», пригласив на нее королевского наблюдателя шевалье дю Пюже, единственного человека, с кем он во время заключения пытался установить дружеские контакты. Педант во всем, что касалось рукописей, осенью 1788 года де Сад составил «Комментированный каталог» своих сочинений: объем их оказался равен пятнадцати томам, не считая «содомского» свитка. Еще он привел в порядок черновики, к которым относился с таким же вниманием, как и к окончательным вариантам. Когда тюремное начальство арестовало эти черновики, де Сад в отчаянии написал Рене-Пелажи, чтобы она умолила «их» вернуть ему его листки. «Бессмысленно брать черновики того, что в чистовом варианте уже прошло цензуру», — справедливо рассуждал он, — а уж тем более бессмысленно забирать то, что еще не имеет никакой формы и, следовательно, неизвестно, какого — хорошего или дурного — качества получится. А мне черновики особенно нужны. Если среди отобранных у меня бумаг найдут сочинения завершенные, не важно,
Тем временем обстановка в стране накалялась. Выборы в Генеральные штаты, собрание трех сословий, не созывавшееся с 1614 года, пробудили общественную активность. 5 мая 1789 года в Версале долгожданные Генеральные штаты начали свою работу, а уже 17 июня депутаты третьего сословия провозгласили себя Национальным собранием — высшим представительным и законодательным органом французского народа. 20 июня в Зале для игры в мяч депутаты произнесли знаменитую клятву не расходиться до тех пор, пока не будет выработана и принята конституция. В эти дни жители Парижа находились в постоянном возбуждении, и комендант Бастилии де Лонэ запретил узникам прогулки на смотровых площадках башен, дабы те криками или жестами не привлекали к себе внимание возбужденных парижан. Было отдано распоряжение зарядить пушки и приготовить бочки с порохом: гарнизон спешно готовился отражать нападения.
2 июля, узнав об отмене прогулок, де Сад немедленно пришел в ярость и принялся бушевать, но тюремщики настояли на своем и водворили бесновавшегося маркиза обратно в камеру. Тогда де Сад схватил жестяную трубу с воронкой на конце, с помощью которой он опорожнял ночные сосуды в сточную канаву, и, подскочив к окну, выставил воронку наружу как рупор и истошно завопил, что в Бастили режут и убивают заключенных. А потом стал заклинать народ прийти к ним на помощь. Зевак в ту пору на улицах было много, и перед крепостью быстро собралась большая толпа. С трудом призвав к порядку нарушителя спокойствия и уговорив толпу разойтись, комендант почувствовал, что ему необходимо любой ценой избавиться от неуживчивого узника. Пустив в ход все свои связи, он добился своего: через день в камеру маркиза пришли стражники и, не дав узнику даже переодеться, увезли его в Шарантон, приют и больницу для умалишенных. По словам де Сада, его привезли в Шарантон «голым как ладонь», без вещей, без рукописей и без надежды, что хотя бы здесь ему определят срок его заключения. Пока де Сада везли из Бастилии в Шарантон, комиссар Шатле опечатал его камеру со всем ее содержимым. Ни он, ни тем более де Сад не знали, что Бастилия доживает последние дни.
Глава VII.
УТРАЧЕННЫЕ ЛИСТКИ
«…Сможете ли вы войти в эти ужасные камеры? Сырые, с голыми стенами, кишащие насекомыми, с прибитой к стене койкой, они являют собой пристанище клопов и пауков, чей покой вот уже сотню лет никто не тревожил; рядом с койкой находятся колченогий стул и прогнивший стол, а в дверное окошечко, вернее, жалкое отверстие, несчастным обитателям сего жилья просовывают еду», — писал де Сад о Шарантоне адвокату Матону де Лаварену. Переведенный из Бастилии в Шарантон, где ему довелось провести почти девять месяцев, де Сад описывал свое новое место пребывания как «пристанище горестей». Однако современники, и в частности небезызвестный Латюд, представляли это заведение несколько иначе: большой дом, окруженный садом с дорожками для прогулок, библиотека с книгами, газетами и настольными играми, общие гостиные, неназойливое наблюдение. Плата за пребывание в Шарантоне была довольно высока, поэтому тамошними обитателями были в основном буржуа и мелкие аристократы, попадавшие туда по приговору суда или по королевскому «письму с печатью». Среди пансионеров были как собственно душевнобольные, так и лица, которых желали изолировать от общества. В то время душевнобольных лечили суровыми методами, и наверняка их содержание, особенно тех, за кого не могли платить, отличалось от содержания платных пансионеров. Но у господина маркиза были собственные комнаты с мебелью и предметами обихода, и он постоянно пользовался библиотекой. Когда де Сад покидал Шарантон, его долг милосердным братьям составлял более тысячи ливров…
В октябре 1789 года в одной из парижских газет де Сад прочел отчет Матона де Лаварена об одном из заключенных Шарантона, попавшем туда по недоказанному обвинению. Воспользовавшись возможностью в очередной раз привлечь внимание к себе и своему делу, де Сад написал адвокату письмо, в котором живописал ужасы дома заключения и призвал французов не останавливаться на достигнутом и разрушить также и эти «инквизиционные застенки, куда из прежнего своего храма переселился деспотизм». «Прежний храм» — это Бастилия, взятая восставшим народом 14 июля
1789 года. Де Сад остро сожалел о своем переводе из Бастилии: тогда бы восставший народ в числе последних узников освободил бы и его. (Среди семи освобожденных было четверо фальшивомонетчиков, сообщник Дамьена, отсидевший к этому времени тридцать лет, граф де Солаж и душевно-больной граф де Мальвиль, помещенный в крепость по просьбе родственников: в то время в лечебницах для умалишенных с больными обращались хуже, чем в тюрьмах с заключенными.)
В 1794 году в письме о собственной благонадежности, отправленном
1790 года. Таким образом, я пребывал в рабстве на целых девять месяцев больше, чем другие, и следовательно, способствовал взятию Бастилии, а потому стал подозрительным в глазах короля; так могу ли я быть подозрительным в глазах Нации?»
Очутившись в Шарантоне, куда его доставили в страшной спешке, де Сад, по обыкновению, стал обустраиваться и потребовал доставить его вещи из его Бастилии. Рене-Пелажи он поручил принести самое дорогое — его бумаги и рукописи. Но мадам де Сад выбрала не самый удачный день для похода в Бастилию — вторник 14 июля, когда крепость была взята штурмом, офицеры перебиты, а коменданту де Лонэ кухонным ножом отрезали голову и, насадив ее на пику, долго таскали по улицам. Толпа, захватившая крепость, перевернула все вверх дном, в том числе и опечатанную камеру маркиза. Его вещи, библиотека в шесть сотен томов, мебель, одежда и — самое главное! — рукописи были разодраны, испорчены и разграблены. Исчез и спрятанный свиток «Ста двадцати дней Содома»; более де Сад его не увидит. Сразу скажем: рукопись не пропала; долгое время она хранилась в частных собраниях, а в 1904 году берлинский врач-психиатр Иван Блох осуществил первое издание романа. В 1929 году свиток был приобретен французской семьей Ноайль, а несколько лет назад его купил коллекционер из Женевы, и рукопись вновь «скрылась из виду».
Донасьен Альфонс Франсуа лукавил, патетически восклицая: «Все погибло!». Когда боевой пыл погромщиков прошел, бумаги, найденные в Бастилии (которая была полностью снесена к 14 июля 1792 года), отвезли в аббатство Сен-Жермен, где де Сад впоследствии и обнаружил большую часть своих трудов: там были и «Жюстина, или Злоключения добродетели», и философический роман в письмах «Алина и Валькур», около дюжины пьес, несколько записных книжек с набросками и планами, «Портфель литератора», новеллы и короткие рассказы. Текстов вполне могло хватить на небольшое собрание сочинений. Когда Ж.-Ж. Повер попытался подсчитать объем рукописной продукции, произведенной де Садом за время заключения в Венсене и Бастилии, получилось 7200 машинописных листов [10] .
10
Один машинописный лист был приравнен к 1500 знакам, включая пробелы.
Конечно, де Сад писал не каждый день — иногда не писал вовсе, иногда — только письма, а иногда — буквально не вставал со стула: «Жюстина, или Злоключения добродетели» (1787) была написана всего за две недели. История добродетельной сиротки Жюстины занимает в творчестве де Сада особое место. «Жюстину», созданную в 1787 году и впервые изданную в 1930-м, условно можно назвать «первой книгой» трилогии. Вторая книга, «Жюстина, или Несчастья добродетели» (1791) является первым (известным) опубликованным сочинением де Сада. Третья книга, «Новая Жюстина» (1797—1799) стала одновременно первой частью объемного труда, полное название которого «Новая Жюстина, или Несчастья добродетели, продолженная Историей Жюльетты, ее сестры». Его героини соотносятся между собой как негатив и позитив: то, что доставляет страдания Жюстине, приносит наслаждение Жюльегге. Все три «Жюстины» являются одной и той же историей, которая каждый раз разбавляется новыми эпизодами, обширными рассуждениями и незавуалированными описаниями сексуальных ритуалов. Больше всего дополнительных эпизодов в «Новой Жюстине», и все они отличаются особой жестокостью. Например, в первых двух книгах либертен граф де Бриссак подсыпает матери (тетке) яд, и та умирает. В «Новой Жюстине» Бриссак травит мать собаками, а потом силой вынуждает Жюстину вонзить нож в грудь несчастной жертвы. В первых двух книгах героиня сама рассказывает свою историю, в третьей эта обязанность достается рассказчику, не без иронии взирающему на терзания Жюстины.
В «Злоключениях» Жюстина, назвавшая себя Софи, рассказывает, как она и ее сестра Жюльетта (возможно, уже при работе над первой книгой де Сад предполагал написать и историю Жюльетты), потеряв родителей, оказываются на улице без средств к существованию. Жюльетта решает зарабатывать на жизнь своими прелестями и отправляется к сводне, а Жюстина пытается жить честно и добродетельно. Но каждый ее поступок влечет за собой зло и ввергает ее в очередную пучину страданий. Дю Гарпен, у которого она работает служанкой, уговаривает ее обокрасть жильца, но она отказывается. Дю Гарпен сам крадет драгоценности, но обвиняет в краже Жюстину. Девушку сажают в тюрьму, и ей грозит казнь. До революции воровство, особенно со стороны слуг, каралось крайне сурово. Слуга, укравший у хозяина любую мелочь, мог быть приговорен к смертной казни.