Маркиза де Ганж
Шрифт:
— Ах, друг мой! — садясь в карету, с чувством воскликнула Эфразия, и из глаз ее полились непрошеные слезы. — Отчего происшествие сие случилось с нами неподалеку от твоего замка?.. Прости мне мою слабость, но я никак не могу прогнать одолевшие меня тревожные предчувствия!.. Пока я не знала тебя, я была готова к встрече с любыми бедами, а теперь, когда у меня есть ты, даже ничтожная неприятность пугает меня.
— Милая супруга, — незамедлительно ответил Альфонс, — прогони эти необоснованные мысли: пока я с тобой, я сделаю все, чтобы несчастье обходило тебя стороной
— О Альфонс! — горестно воскликнула маркиза. — Неужели может настать тот миг, когда ты покинешь меня?
— Это случится, когда окончится мой путь земной... Но разве мы не одного возраста?
— Да, а потому мы будем вместе до самой смерти! Она одна сможет разлучить нас.
Наконец путники прибывают в Ганж. Завидев карету маркиза, горожане выстраиваются в почетном карауле и преподносят своему сеньору обычные в таких случаях подарки. Подъезжая к стенам замка, маркиза окидывает взором высокие башни его и с печалью в голосе говорит супругу:
— Друг мой, эти мрачные башни пугают меня!
— Таковы были вкусы наших предков; но если ты пожелаешь, мы снесем их.
— О нет! Пусть они напоминают нам о тех, кто их построил и кого мы обязаны почитать за их добродетели. Возможно, привычка к утонченной обстановке двора, который мы только что покинули, стала причиною того, что эти старинные сооружения произвели на меня излишне мрачное впечатление. Но разве нам не свойственно приукрашивать места, ставшие свидетелями нашего счастья?
В замке молодого хозяина ждали: старые преданные слуги графа де Ганжа, отца маркиза, основательно подготовились к его приему. С распростертыми объятиями они вышли навстречу молодым супругам и простыми, но исходившими из самого сердца словами поздравили их с прибытием. Громогласно и единодушно они заявили, что на челе их юного сеньора запечатлелись величественные и дорогие им черты прежнего господина; такие похвалы очень понравились маркизе.
— Дети мои, — обратилась она к слугам, — супруг мой похож на любимого вами господина, а потому я уверена, что вы станете любить сына так же, как любили его отца; я же сделаю все, чтобы добродетели маркиза де Ганжа неустанно приумножались...
Слезы потекли по морщинистым щекам достойных стариков, и со всей подобающей случаю торжественностью они отправились показывать молодым хозяевам просторные помещения замка, где они верно служили прежнему хозяину.
Шаги их гулко отдавались под древними сводами, тяжелые двери со скрипом поворачивались на ржавых петлях, и неуемный страх вновь ох-
ватил впечатлительную Эфразию. Взволнованная оказанным ей приемом, утомленная тяжелой дорогой, страдая от саднящей боли в ушибленном плече, которое, несмотря на заверения хирургов, по-прежнему давало о себе знать, маркиза наконец отправилась спать в отведенную ей комнату. Ее собственная спальня еще была не готова, и в этот вечер г-жа де Ганж в первый раз за время своего замужества попросила мужа оставить ее одну.
Во все времена человеку свойственно придавать снам и предчувствиям большее значение, нежели они того заслуживают. Слабость эта является следствием тех несчастий, кои природа отпускает каждому, хотя, как известно, кому-то несчастий достается больше, а кому-то — меньше. И оттого нам кажется, что и сны, и предчувствия, иначе говоря, тайные подсказки свыше имеют происхождением своим источник более чистый, нежели привычные события нашей жизни, тем более что религия, в лоне которой мы пребываем, хотя и усмиряет обуревающие нас страсти, но никогда не истребляет их полностью, а, напротив, постоянно подводит нас к мысли, что все, почитаемое нами явлениями сверхъестественными, происходит от Бога. И мы, противореча собственному разуму, с жадностью впитываем разного рода суеверия, порицаемые философами, со слезами на глазах взирающими на порожденные суевериями несчастья. Но, в сущности, отчего нам, уверенным, что именно природа наделила нас нашими потребностями, именно она умело утешает нас в несчастьях, она дарует мужество эти несчастья переносить, отчего нам кажется смешным верить в существование некоего внутреннего голоса,
предупреждающего о грядущих бедах? Что нас смущает? Почему бы голосу этому, постоянно в нас пребывающему и всегда готовому подсказать, где ожидать подвоха или ловушки, не предупреждать нас о появлении силы, жаждущей уничтожить нас или же готовой истреблению нашему поспособствовать? Увы, многие сочтут мои рассуждения не столько парадоксальными, сколько нелепыми, а я вряд ли сумею доказать обратное. Ибо когда вместо опровержения систему начинают высмеивать, никто не слушает доводов, зато все готовы освистать неумелого шутника. С каким недоверием отнеслись бы к Вольтеру, если бы он стал не высмеивать, а рассуждать! Но если его смех стал для нас торжеством разума, значит, истина, служащая критерием для человека разумного, заставляет смеяться только глупцов. Так что, как бы там ни было, мнение, кое мы здесь представляем, сходно с верой и должно понравиться чувствительным душам, а потому мы будем его придерживаться до тех пор, пока софисты его не опровергнут.
А так как наша очаровательная героиня слепо верила в предчувствия, то кровать, где она провела свою первую ночь в замке Ганж, была обильно полита слезами, а слуги, проснувшиеся ночью от ее крика, явственно слышали: «О мой дорогой Альфонс! Избавьте меня от этих изменников!»
Были ли эти ужасные слова произнесены во сне, или же их подсказало ей предчувствие? Никто этого не знает, однако их услышали, и, какого бы мнения о природе мы ни придерживались, к словам этим, несмотря на неясность их происхождения, без сомнения, следует прислушаться.
Кому было суждено усеять шипами дорогу счастья, по которой, как казалось, должна была шествовать Эфразия? У нее было все: богатство, почести, красота, знатное происхождение... Каким злобным фуриям суждено было встать на пути у г-жи де Ганж, беспрепятственно следовавшей по сияющей стезе, уготованной ей в жизни? Чьему коварству суждено было стать тем ядом, от которого увяла сия прекрасная роза? Кто был столь свиреп, что пожелал обрушить гнет несчастий на плечи той, чье единственное предназначение заключалось в том, чтобы украшать жизнь других, той, которая с присущей ей утонченной чувствительностью причисляла к величайшим наслаждениям своим удовольствие догадываться о несчастьях ближних, дабы несчастья эти облегчать либо предупреждать? Кто решил развеять иллюзии, укоренившиеся в любящей душе прекрасной маркизы?.. Пока мы не назовем его имени: безжалостно требовать от автора дотошного описания преступления, а от историка — мельчайших подробностей его свершения. Детали сии столь мрачны и зловещи, что, страшась показать их во всей их неприглядности, мы предпочитаем предоставить читателю возможность догадаться о них самому — но не посредством тех отвратительных красок, коими их следует изображать, а с помощью рассказа о событиях, преступление сие предваривших и подтолкнувших преступников совершить его.
К утру маркиза немного успокоилась. И разумеется, как только она дозволила Альфонсу прийти, он тут же был у нее.
— О дорогая Эфразия! — воскликнул он.— Почему вчера ты была так печальна? Почему,
едва ты переступила порог этого замка, из глаз твоих хлынули слезы? Что здесь пришлось тебе не по душе? Быть может, уединенное его расположение тебе не по нраву? Не беспокойся, дорогая Эфразия, мы будем принимать здесь родственников и друзей. У меня есть два брата; сейчас дела удерживают их вдали от этих мест, но как только они освободятся, так тотчас примчатся познакомиться с тобой. Оба они любезны и молоды, и оба постараются тебе понравиться, и в результате мы превратим наш старинный замок в обитель радости. К нам будут приезжать друзья и соседи, а если тебе этого будет мало, мы поедем в Монпелье или в Авиньон. Эти города находятся неподалеку отсюда, так что и в одном, и в другом мы сможем вкусить все те удовольствия, коих не может предоставить нам деревенская жизнь.