Марлен Дитрих
Шрифт:
– Les dames sont arriv'ees! [32]
Лизель открыла рот, я же, наклонив голову, сказала:
– Merci, monsieur, – и попросила у него сигарету.
Он, посмеиваясь, поднес мне огонь. Я не затягивалась – не знала как, дым был едкий и щекотал ноздри. Подавив приступ кашля, я наслаждалась ощущением выходящего изо рта дыма и неспешно шла по гостиной к дивану, на котором неподвижно сидела моя сестра.
– Что… что ты делаешь? – произнесла она так, будто опасалась, не потеряла ли я рассудок.
32
Дамы прибыли! (фр.)
– Это
Я повертелась, чтобы продемонстрировать струящийся шлейф платья, но туфли так впились в пальцы, что я пошатнулась.
– Это… это аморально, – выдавила Лизель, ее трясло. – Мама на фронте. Герр фон Лош, может быть, в этот момент умирает, а ты – ты играешь в переодевания, как глупая девчонка.
Ома, сидевшая рядом с дядей, вздохнула:
– Ну-ну, Лизель, не нужно так грубить. Мы всего лишь хотели немного оживить тоскливый домашний вечер.
– Оживить? – Лизель сердито встала. – Тоскливый?
Разразившись бурными слезами, она выбежала из гостиной и затопала вверх по лестнице.
Грохот двери в ее комнату потряс весь дом.
– Ну что же, – сказала Ома, изогнув выщипанные брови.
Дядя Вилли сидел с потерянным видом. Не в силах больше ни секунды выносить пытку туфлями, я сняла их и, ковыляя к нему, спросила:
– Что с ней случилось?
Он печально выпятил губы:
– Когда вы были наверху, приходил почтальон. К несчастью, ему открыла Лизель и прочла телеграмму первой. Я не хотел портить нам вечер, видя, как очаровательны вы обе, но при сложившихся обстоятельствах…
– Что? При каких обстоятельствах?
Мне стало дурно. На войне погибали не только мужчины, но и женщины. Сестры милосердия и волонтеры в походных лазаретах – им тоже доставалось от всеобщей дикости.
– Это не твоя мать, – быстро успокоил меня дядя, и я осела от облегчения. – Но, боюсь, доблестный полковник больше никогда не будет с нами.
Он вынул из кармана мятый листок. Я не могла его взять, потому что держала в руках туфли, и это сделала Ома, надевая очки, чтобы прочесть сообщение.
– Похоже, не мы одни в этой семье глупые девчонки, – сказала она, взглянув на меня. – Йозефина вышла замуж за своего полковника на русском фронте, когда над ним уже проводились последние обряды. Моя дочь отправилась на войну вдовой и вернется вдовой – вдовой фон Лош.
Глава 6
Мама привезла тело полковника, чтобы похоронить. Кроме того, она потребовала выплаты страховки по случаю смерти кормильца, что позволило нам арендовать квартиру неподалеку от резиденции Фельзингов, и снова устроилась на работу экономкой. Я невольно восхищалась ею с оттенком зависти. Ома могла называть ее глупой, но в истории с покойным полковником ее старания не остались напрасными. Она вновь обрела независимость, и теперь мы могли жить в Берлине.
Конец войне наступил в ноябре 1918-го. Точка была поставлена унизительными перемирием и договором, выкованным в Париже союзными силами [33] . Кайзер был изгнан, а территория Германии урезана и блокирована. Вспыхнули бунты, люди выходили на улицы, чтобы протестовать против всего: от недостатка продуктов питания до галопирующей инфляции и безработицы. Больше не было ни императора, ни империи, и пока временное правительство силилось утвердить свою власть, Берлин погрузился в полное беззаконие. Дядя Вилли остался без патента и вынужден был
33
Имеются в виду перемирие, заключенное 11 ноября 1918 г., и Версальский мирный договор, подписанный 28 июня 1919 г.
Посовещавшись с Омой, мама решила, что нам с Лизель нужно завершить образование в Веймаре, где обстановка не была такой хаотичной. Как и следовало ожидать, ни меня, ни сестру ни о чем не спросили. Неожиданностью стало то, что Лизель, узнав, куда нас отправляют, заартачилась.
– Я хочу остаться здесь и получить диплом, чтобы стать школьной учительницей, – объявила она, чем привела меня в изумление. – В консерватории учат только музыке, а я совсем не музыкальна. Деньги будут потрачены зря.
Она рассуждала здраво. В то время как я вернулась в общедоступную школу и стала вновь брать частные уроки игры на скрипке, за которые платила Ома, Лизель сидела дома и училась под руководством гувернантки, тоже нанятой бабушкой. Эта новая наставница, должно быть, и внушила Лизель такое жизненное устремление.
– Школьной учительницей? – переспросила мама. – Но ты же Фельзинг. Разумеется, ты можешь мечтать о большем…
Ома оборвала ее, величественно воздев руку. У меня всегда по телу пробегала дрожь, когда я видела, как мать уступает ей; такое же подчинение ожидалось и от нас.
– Ребенок рассудителен, – сказала Ома. – В сложившейся ситуации преподавание – это очень подходящее занятие. Надеюсь, Йозефина, тебе не нужно напоминать, что твои дочери должны найти средства содержать себя. Мы больше не можем блюсти фамильную честь. Зваться Фельзинг – это теперь так мало значит. Из всей нашей семьи только у Марлен талант к музыке. Мы будем гордиться ею.
Ома верила в мои способности, но я хотела последовать примеру Лизель. У меня уже вошло в привычку после школы нестись домой на урок скрипки, а затем с неизменного позволения бабушки оставаться на ужин. Несмотря на беспорядки на улицах, вечера в особняке Фельзингов всегда проходили весело. Еды и роскоши, может, и недоставало, зато разговоры не иссякали. У дяди Вилли было много друзей, некоторые из них работали в театре и приносили сплетни о закулисных происшествиях или критиковали нашу страну, в которой кусок мяса теперь стоил больше, чем билет на спектакль. Любимой темой была настоятельная необходимость отбросить прошлое и вдохнуть новую жизнь в наш обездоленный народ. С замиранием сердца я сидела в гостиной, где собирались драматурги, актеры и актрисы. Разгоряченные дешевым вином, они обсуждали идею, что в разгар катастрофы должно процветать искусство. Я находила все это невероятно захватывающим, хотя большая часть того, о чем они дискутировали, была выше моего понимания. Однако их живой энтузиазм заражал меня. Я чувствовала вызревание чего-то необыкновенного, заставлявшего думать, что и для меня найдется место в Берлине, где я смогу стать частью их смелых прожектов.
Ома сосредоточила пристальный взгляд сквозь очки на мне:
– Ты – это будущее. Ты и другие молодые люди, которые пережили это бедствие. Выживание Германии зависит от вас.
Она ослабела и не могла встать со своего диванчика.
Мне не хотелось разочаровывать ее, и все-таки я спросила:
– Разве мы не можем найти музыкальную академию здесь?
Но мама отрезала:
– Ничто в Берлине не может сравниться с Веймаром. Консерватория прославилась своим подходом к обучению.