Марлезонский балет
Шрифт:
Откуда исходит этот привычно начальственный глас? Или, может быть, от кого? – Боб терялся в догадках.
К этому времени Боб уже неплохо изучил себя и прекрасно знал, что за ним «водится» достоинство, которое всегда готово было превратиться в недостаток: когда у него появлялась какая-нибудь неординарная мысль, она быстро превращалась в идею. Идея требовала обоснования, необходимые доводы появлялись в голове сами собой. В свою очередь, идея, «обсосанная» им и так и сяк, грозила стать сверхценной. И тогда эта идея завладевала им целиком, ни о чем другом Боб не мог более думать. Ситуация обычно усугублялась тем, что он отлично умел убеждать себя в абсолютной правильности того, чего ему в данный
Внимательно изучив предлагаемый фирмой список личностей для внедрения, Боб остановился на позиции «имеющий повышенную склонность к риску». Да, именно риска так не хватает в его жизни. Ориентировочная сумма первоначального взноса показалась искателю приключений сносной. Не откладывая дела в долгий ящик, Боб с неведомым ему дотоле энтузиазмом отправился по указанному адресу.
Возбудившиеся родственники
Когда Боги хотят наказать нас,
Они отвечают на наши молитвы
И снова та же очень значимая часть существа Боба мощно и уверенно излучала глухое недовольство. Постепенно недовольство стало складываться в отдельные слова и обрывки фраз. Очень скоро Боб обнаружил, что ведет полноценный и изнуряющий внутренний диалог. Еще больше Боба изнуряло то, что диалог постоянно переходил в монолог этого оппонирующего ему внутреннего голоса, который звучал все более повелительно до непререкаемости. Это показалось Бобу давно и хорошо знакомым. Ради развлечения он сопоставил тон, манеру выражаться, характер аргументации с тем, что привык слышать от своего теперешнего окружения. Никакого результата. Кто-то еще внутри явно прислушивался к диалогу и тихо посмеивался не без налета неодобрения и недоброжелательности.
Повинуясь внутреннему импульсу, Боб проделал те же сравнительные операции с недавним прошлым и с немалым изумлением понял, что оппонирующий ему внутренний голос принадлежит его недавно ушедшей в мир иной матери Герде. Кто-то, безусловно, знающий внутри торжествующе засмеялся: «Делаешь несомненные успехи, мой мальчик».
«Имей в виду, подселенная личность будет диктовать тебе свою волю! Ты заживешь чужой жизнью! Ты быстро и окончательно забудешь обо мне! Ты забудешь о нас с папенькой!». Последние сомнения исчезли без следа. Точно, это незабвенная маменька Герда.
К собственному изумлению, Боб воспринял увещевания всерьез, он попытался было урезонить почившую в бозе старушку, жалуясь на опостылевшую жизнь, но та лишь усиливала натиск, в ее тоне появились угрожающие нотки. В какой-то момент ему показалось, он нашел правильную принципиальную позицию и соответствующую ей не новую, но удачную формулировку: «умерла, так умерла». Но тут появился еще один голос, слабый, как бы шарахающийся от начальственного голоса маменьки: «Давайте все обсудим трезво. Опять эти вечные семейные скандалы», – тут Боба неприятно поразило понимание, что это голос его незабвенного папеньки.
«Как же они мне все надоели», – в сердцах сказал сам себе Боб, – Никакого покоя от родственников!».
А маменька Герда продолжала нудить с извращенным упоением: «Зачем же мы тебя лелеяли, растили, воспитывали, учили тебя? Это что, все зря? Забыть о себе самом, бросить все, что тебе привили родители, чему тебя научили в школе и университете!? И это все, чему ты смог научиться, на что ты оказался способен?».
«Спасибо Вам с папенькой за все», – и этим, исчерпывалось то, что смог удачно вставить в нескончаемый монолог усопшей маменьки Герды добрый Боб.
«Ты готов отдать свое физическое тело на произвол чужой, даже неизвестной тебе личности? Отдать на растерзание? Чтобы эта личность делала с телом все, что захочет? А сколько мы вложили в это твое физическое тело? И труда, и внимания, и заботы, и денег!», – без устали укоряла маменька.
Боб пытался вспомнить и думать о чем-нибудь другом, совершенно постороннем, чтобы отвлечься, но даже самые приятные мысли с легкостью изгоняла маменька Герда.
«Нет, я этого не допущу! Я с трудом смирилась с тем, что ты не дотянул до папенькиной ложи. Боже, как мне это тяжело далось! Но ты, хотя бы всегда был классным игроком в покер! Папенька, а ты что молчишь? Скажи же ему! А ты все сопишь и молчишь! Это же твой сын!».
К семейным дебатам снова присоединился долго крепившийся папенька Гилберт. Его стершийся бас и бесконечное менторство при жизни нередко приводил Боба в бешенство. Аргументация папеньки была более развернутой и строгой, однако существенно менее убедительной. «Сынок, это же лотерея. Может быть, тебе достанется личность, принадлежащая другой религии. Она может оказаться мусульманкой, или буддистом. Хуже того, баптистом или адвентистом седьмого дня. Это будет головная боль для нас всех. Вполне вероятно, у этой подселенной личности будет другой мировоззрение. Например, она не проявляет должного уважения к старшим и не чтит предков. А вдруг семейные узы для нее не являются святыми?! Или это гей, хуже трансвестит или что-нибудь в этом отвратительном роде?! А что ты будешь делать, если у него серьезное психологическое заболевание? Если он зациклен на какой-нибудь идиотской физике, химии, или, хуже того, математике? А вдруг он параноик, шизофреник? Ты хочешь вести жизнь параноика? Бояться всего и всех? Жить с ощущением, что тебя преследуют? Шарахаться от каждого движения мыши?».
«Папенька Гилберт, не говорите глупостей. Фирма все это проверяет досконально. А в контракте предусмотрены соответствующие пункты, защищающие клиента от ошибок и недоразумений», – неловко отбивался Боб.
Наконец, папенька привел, как ему казалось, решающий аргумент. «Дядя Фредерик, в память обо мне, вполне мог бы рекомендовать в ложу. Степени смотрителя построек тебе не достигнуть, но на что-нибудь попроще ты бы вполне мог претендовать».
В этот день Бобу пришлось изумиться и в третий раз, когда он услышал нестройных хор голосов, манифестировавших себя ни много, ни мало, как внутриличностную общественность. Эти голоса выступили в поддержку общей линии маменьки Герды и папеньки Гилберта, впрочем, иного от них трудно было ожидать.
Состоявшаяся нелицеприятная беседа с маменькой Гердой и папенькой Гилбертом, дружный напор внутриличностной общественности только укрепили Боба в том, что ему остро необходимо вмешательство извне, освежающая струя нового взгляда на жизнь, на людей, на себя самого. Более свободное и раскрепощенное поведение.
И все же, прежде чем принять это судьбоносное для себя решение, добрый Боб высоко оценил качество звучания внутри себя голосов своих ушедших в мир иной родителей. Эти голоса вполне могли бы привести его прямо в психиатрическую больницу, однако почерпнутые в научно-популярной литературе начальные сведения о личности и субличностях, человеческих существах и не-гуманоидах, пусть и казавшиеся ему ирреальными, надуманными и «высосанными из пальца», помогли ему снова обрести хотя бы относительную психологическую стабильность. Собраться, размежеваться и в каком-то смысле даже дистанцироваться от разъедающего его высокие стремления, намерения и планы вредоносного воздействия со стороны неожиданно воссоединившейся внутри него пары усопших родителей и ближайших родственников. И в еще большей степени разноголосого гула мелкой нечисти, самовольно окрестившей себя внутриличностной общественностью…