Мародер. Каратель

аль Атоми Беркем

Кое-как переставляя вареные макаронины ног, он с трудом, как сквозь толстую стену, разбирал команды шагающего позади существа. После ночи в теплоузле считать это человеком Эдгар не мог — и был, честно говоря, не слишком далек от истины.

— Купы-ы-ыла мамо коныка, а ко-о-онык без ногы-ы-ы… — в очередной раз хрипло провыло существо за его спиной, и Эдгар привычно содрогнулся всем телом. Пленный держался за эту периодически звучащую за спиной фразу, как за единственную связь с растаявшей за ночь реальностью, но спазм от хриплого воя всякий раз скручивал внутренности и отпускал лишь через несколько шагов.

— Э. Подымайся уже. Цыгель-цыгель.

Пленный лежал на снегу,

и встать у него никак не получалось. Нет, он не косил — Ахмет видел, что он более-менее честно старается исполнить его приказ, но… Ноги не держали: то и дело подламываясь, они не давали пленному сохранять вертикальное положение, раз за разом отправляя его носом в сухой, обдирающий лицо снег. Такое бывает. Близкое к пределу напряжение иногда подбрасывает организму такие шутки, о которых ничего не известно даже самым ученым невропатологам; зато бывает, что о таких парамедицинских случаях прекрасно осведомлены обыкновенные солдаты на передовой — и о методах лечения, кстати, тоже.

— Ладно. Отдыхай. Пять минут тебе, — сделав сочувственную мину, сообщил пленному Ахмет, присаживаясь на корточки.

Пленный бросил свое тело как есть — не перекладываясь поудобнее, не пытаясь как-то улечься, он тут же закрыл судорожно дергающиеся глаза и ткнулся лбом в снег.

Ахмет нарочито резко пошевелился, стараясь звякнуть винтовкой. Пленный дернулся, широко распахнув подергивающиеся подступающим безумием глаза, но увидел лишь недоуменный взгляд прикуривающего конвоира: чего, мол, вскипишнулся? Экий пугливый, смотри-ка…

Едва пленный вернул голову в исходное, Ахмет изогнулся к нему и, вытянув винтовку над самой его головой, дал короткую очередь. Тело пленного конвульсивно съежилось и спрятало голову руками, но осталось лежать в том же самом положении. …Бля, че-то не то, — недовольно отметил человек, — он вроде как взбодриться должен, а не так вот…Но ресурсы организма пленного были уже недоступны — слишком много свалилось на недавнего каунасского пожарного, в недобрый час решившего ускорить выплату ипотеки службой в бывшей России.

— Ой смотри Эдя, ой смотри, — прохрипело существо, натужно распрямляясь: теперь пленный сидел у него на шее, словно ребенок у папы; разве что этот ребенок весил под сотню и с трудом держался прямо. — Ежели обоссышься, я ть-те такую саечку выпишу… Да держись ты… Х-хы… Ох и тяжелый ты, сука… Ну, айда.

30

Райерсон, конечно, не пошел на скоропалительно созванный новой дурочкой meeting. Еще не хватало. До чего же похожи все свежевознесенные менеджеры, зла на них нет, их невозможно даже более-менее всерьез презирать. Ни уха ни рыла не понимая в сложной механике власти, они свято уверены в единственности и всесильности своей линии подчинения; на самом-то деле вспомогательной, если начать разбираться. Выставленное напоказ никогда ничего не решает, и в тряпочном тельце каждого Панча шевелится рука, уходящая куда-то в темноту.

Райерсон знал в какую. Еще в Норфолке, подписывая бумаги, согласно которым душа, дух и тело молодого лейтенанта морской пехоты отныне и навсегда принадлежат Разведывательному Управлению US Navy, Марк Райерсон понял простую вещь: власть — не длинный лимузин, везущий на инаугурацию очередную мартышку, заботливо выращенную по традиционной схеме. Все это мишура, путь из питомника через клоунские курсы на сцену ярмарочного вертепа. Йель или Гарвард под присмотром кураторов из потешно-романтических «фи-бета-капп» и «черепов с костями», где чокнувшиеся на клоунских традициях идиоты взращивают в прыщавой «элите» невероятное самомнение — попутно приучая к истинно аристократическим способам ублажения плоти; затем проверка на вшивость в должности какого-нибудь окружного прокурора;

конгресс, где мартышка учится петь гимн и врать, не отводя глаз; сенат, где мартышке дают «спереть» первый банан, наблюдая за реакцией, — и оставляют просто сенатором или берут в игру навсегда. Потом откуда-то из темноты приходит команда — вон ту, с красным задом; и, извольте видеть, свободный народ «выбирает» себе очередного Панча. …С Моникой вместо Джуди, — ухмыльнулся Райерсон, припоминая поросшую мхом историю, случившуюся с одним из Панчей во времена, когда он был еще сопливым кадетом.

Выйдя из кабинета, Райерсон направился к стоянке и вскоре несся на огромном черном «юконе» по единственной чистой от снега трассе, пронизывающей огромную лесистую территорию русского химзавода.

У него есть должок. Даже не «должок», а Долг.

Власть, впуская тебя в свои истинные коридоры, скромные и тихие, над которыми двести футов гранита с сонной базой вокруг шахты подъемника, умеет дать понять, что такое Долг. И не просто дает понять, а заставляет впитать это понимание до полного растворения и не отстает даже тогда, когда становится окончательно ясно: человек стал еще одним крошечным бугорком на огромной всемогущей опухоли, лишь поверху покрытой тонким слоем страны — с домами, дорогами и толпами в супермаркетах. Любой, ставший бугорком на этом великом целом, никогда уже не предпочтет мишуру истинному. Власть платит своим очень щедро — собой, так никогда не сможет заплатить ни один другой работодатель, и Людям Власти смешно смотреть на миллиардеров, обгоняющих скромные черные доджи в претенциозных лаковых жестянках: селибритиз едут всего лишь из поместья в яхт-клуб, а скромные подполковники и доктора философии едут решать по-настоящему важные вопросы. Какие? Управлять миром. Мир управляется, вы не знали?

Райерсон вспомнил, как на банкете для тех немногих, кто добрался до выпуска, к нему подошел сам Директор. Вечеринку почему-то проводили в конференц-зале страховой компании, занимавшей последние этажи одного из карандашей в аптауне Далласа. Марк тогда вышел на террасу и задумался на крепком вечернем ветру, глядя на бриллиантовые потоки автомобилей, беззвучно скользившие по ущельям меж небоскребов далеко внизу. Как подошел Директор, Марк не слышал, о его присутствии возвестил лишь близкий аромат «Короны Вальведер», донесшийся при очередном затишье. Марк хотел повернуться и поприветствовать Директора, но почему-то не сделал этого сразу, а потом было уже как-то неловко. Марк напрягся и стоял не дыша, словно в ожидании пули в затылок, понимая, что Директор видит насквозь эти смешные метания. Облокотившись рядом, Директор махнул сигарой вниз и, повернув к Марку невыразительное лицо, смахивающее на голову манекена, сообщил:

— Посмотри на них, Марк. Это всего-навсего дрессированные мыши. Как на деревенской ярмарке. Ты же еще застал деревенские ярмарки, сынок? Когда стаканчик сидра стоил дайм, а на русских горках катали за квотер? Там почти всегда попадались такие балаганы, с дрессированными блохами и мышами. Эти аттракционы еще почему-то всегда держали греки.

— Я… У нас таких не было, сэр.

— Как не было? Ты же оки-бой? — недоуменно приокруглил глаза Директор, а Марку опять почему-то стало абсолютно ясно, что Директор ничего не напутал, и изо всех сил постарался не подать виду:

— Нет, сэр, я из Мэна. Саут Робинстоун, может, слышали?

— А, ну ладно. Почему-то казалось, что ты с Мид-Вест… Посмотри, как они носятся, ищут, где бы схватить крошку.

— А… А мы, сэр? Как греки?

— Нет, сынок, бери выше. Греками в этом примере работают немного другие парни. Те, которые так любят, хе-хе!.. — прополоснуть иногда свой конец во рту у практикантки… Мы — немного другое, вроде…

— Хозяина всей ярмарки? — осмелился перебить Директора бывший курсант.