Марш 30-го года
Шрифт:
Не меняя своего наклона, оставаясь таким же вежливо-хмурым человеком, капитан чуть-чуть повернулся к Василисе Петровне:
– Я пользуюсь случаем, когда гости, поблагодарить... Василису Петровну, в ее лице всю семью, всех... горячее спасибо! Я здесь приемный человек, проходящий. И можно на меня смотреть: ну, что там, капитан какой-то, приблудный... Не так. Далеко не так. Я... вот... ученик у вас.
Он вдруг улыбнулся ясной, дружеской, человеческой улыбкой:
– Сварить борщ из ничего и чтобы был вкусный... в этом, понимаете, больше достоинства, и
Капитан поклонился, отступил к стене, замер в обыкновенном своем хмуром молчании. Со стороны на него странно было смотреть: человек сказал такую речь и стоит как ни в чем не бывало, глядит куда-то мимо и как будто даже ни о чем не думает. Степан начал было:
– Ох, ты история...
Но глянул на Семена Максимовича и прикусил язык. Семен Максимович, расправившись со Степаном, медленно поставил руку ребром на стол:
– Это вы хорошо сказали, Михаил Антонович. И разобрали все до точки. Только и вы не приблудный человек, а что ученик - это неплохо. И я запрещаю и тебе, Алексей, и тебе, Степан Иванович, - старик показал пальцем на того и на другого, - запрещаю называть его капитаном. Степан все-таки прогалдел громко:
– Если у тебя чего не поймешь, Семен Максимович, то, пожалуй, и по загривку получишь. Я все понял.
Муха протянул тарелку:
– А я человек простой, говорить не умею. Михаил Антонович, если там остался этот... постный борщ, плесни, голубчик.
Всем стало весело, а капитан пошел к печке колдовать над своим борщом. Муха проводил его взглядом и кивнул на него хозяину с таким выражением: смотри, дескать, тоже человек! Потом почесал за ухом, обратился к Степану:
– Расскажи, браток, как там солдаты эти?
– Солдаты? А ничего. Солдаты как солдаты. Мужички.
– Так... мужички...
– Мужички обыкновенные.
– Так... А говорят, их к нам... усмирять прислали.
– Видишь, товарищ Муха: думала попадья: "Сначала поп, а потом я", а оказалось навыворот: сначала в зад, а потом за шиворот.
– А-а!
– протянул Мухаи захохотал, перекидываясь на табуретке, чтобы посмотреть на хозяина.
– А попадья, значит, думала, почет ей будет? А мужички не согласны!
– Народ больше интересуется насчет земли, а насчет усмирения мало интересуется. А также и революция для этого в народе нужнее выходит, чем полковники разные да господа. И вообще, как обыкновенно, солдаты. Про учредительное собрание соображают.
– А-а?
– И меня спрашивали. А я в этом деле... туда, сюда, ни угу, ни мугу, ни в оглобли, ни в дугу. Для чего это... и польза какая будет, еще не разобрал.
– Про это и на конференции спросили. Но самый народ разумный который и большевики природные, те прямо говорят: вся власть Советам!
Семен Максимович крякнул, посмотрел на Муху, потом на других, сказал сурово:
– Поумнел народ! Здорово поумнел!
27
Первая рота
Степан и Павел Варавва вошли в широкие ворота. Дневальный проводил их скучающим взглядом, а потом вдогонку спросил:
– Эй, земляки, кого ищете?
Степан оглянулся на ходу:
– Ничего не потеряли, ничего не ищем.
Дневальный ухмыльнулся в поднятый воротник и обратился снова к улице. Двор был квадратный, далекий, безлюдный. Только от кухонных дверей отходили одинокие смятые фигуры и особой побежкой направлялись к другим дверям, неся на отлете манерки с кашей.
– Во!
– сказал Степан.
– По казармам кашу таскают. Что значит свобода пошла! Идем и мы туда. Раз кашу понесли, - значит, там и люди есть.
По истоптанной, мокрой и темной лестнице поднялись они на второй этаж. Входные двери в казарму беспрестанно хлопали. В шинелях, накинутых на плечи, и без шинелей, заросшие бородами и просто небритые люди входили и выходили. Движение было большое, но какое-то скучное и бесцельное. Глаза у людей никуда не устремлялись, люди спускались по лестнице молчаливые и задумчивые и такие же возвращались, хлопали дверью, чтобы раствориться в полутемной казарме. Задевая ноги, свисающие с нар, обходя случайные группы, Степан и Павел пробирались по узкому проходу между стеной и нарами.
– Где тут второй взовд?
– Второй и есть, - ответил веселый глазастый унтер с усиками, тонкими, как у валета, но с глазами быстрыми, черными, склонными к насмешке.
– А теперь спроси, где младший унтер-офицер семьдесят четвертого, господа нашего Иисуса Христа, запасного батальона первой роты Акимов. А я тебе скажу: честь имею явиться!
Степан уже пожимал руку веселого унтера. Тот сидел в боковом проходе у окна на широкой деревянной лавке, покрытой серым одеялом, и пил чай из синей эмалированной кружки.
– А это кто с тобой?
– А это наш заводской, товарищ павел Варавва, - Степан оглянулся, большевик.
Акимов громко рассмеялся:
– Да чего ты оглядываешься? Большевикам к нам не опасно заходить, слава богу.
Степан ответил:
– А кто вас разберет, вы люди приезжие.
– Усмирять вас приехали!
– Акимов крикнул это на всю казарму и залился смехом.
Степан уселся на краю нижнего помоста нар, сказал кому-то наверху, свесившему босые ноги:
– Дорогой товарищ, убери ноги, а то откушу!
Сверху свесилась голова худая, облезлая, тонкая, внимательно посмотрела на Степана. Ноги исчезли, но голова осталась на весу и задала скучный, хоть и привязчивый, вопрос:
– А чего это? Кто такой пришел, который ноги откусывает?
Ему никто не ответил, но с другой стороны нар тоже показалась голова, зашевелились и на нижнем этаже. Высокая полная фигура установила свежий, ладно уложенный по умеренному животу ремень на уровне глаз Павла Вараввы, а сверху на него смотрели с особенным злобным любопытством красивые глаза, под пушистыми усами шевелились полные и тоже красивые губы: