Марш 30-го года
Шрифт:
– Он может спокойно чай пить, потому: обманул тебя.
– А ты не обманул, не успел?
Таинственный голос снова загудел в неопределенной вышине:
– Вы все говорите: вот голосуй за меня, а тебе - землю. А все вы одинаковые: дадите земли три аршина, да и то подороже!
– Тебе большевики говорят: за Советы иди! За Советы трудящихся!
– Ох, за Советы! А что мы, не знаем! Сюда нас чего привезли? Усмирять,
ха! А кто позвал? Председатель Совета!
– Эсер, - сказал Степан.
– Чего?
–
– Эсер, говорю, который чай пьет! Тот самый. У нас выступал на митинге, как это хохлы говорят: у Серка глаз позычил. Прямо тебе в лицо: не сложим, говорит, оружия, облитого народной кровью.
Тот же таинственный голос под потолком разлил безобразно-оглушительную очередь сочного, дурманящего мата. Все оглянулись, но в той стороне было уже тихо. Губы Еремеева сделались вялыми, а глаза присматривались к Степану недоверчиво. Степан не смутился:
– Ты чегт на меня, как барыня на гвоздь? Скажешь, выдумываю? Агитирую? Мы его арестовали тогда, сам его под конвоем водил.
Акимов даже подпрыгнул на лавке:
– Да что ты говоришь? Арестовали?
– А как же!
– "Арестовали". Да ведь он нас на вокзале встречал.
Степан полез за махоркой:
– Выпустили.
– А! а!
– заегозил Еремеев.
– Выпустили! Герои тоже, Выпустили! Герои тоже, выпустили! Большевики!
– Да как же не выпустить, когда у него дело кругом? Надо же ему закон писать, землю тебе продавать. Не выпустить - так ты еще обижаться будешь, скажешь, зачем мою крестьянскую партию... Да ты не горюй. Может, здесь кого усмиришь, так тебе и даром дадут... землю. Скажут: вот хороший человек Еремеев, тоже... наш... эсер.
Еремеев подскочил к Степану, даже кулаком замахнулся:
– Ты на меня не моргай! Чего ты, хвастаться пришел сюда? Думаешь, ты человек, а мы... вот... усмирители? Тебе есть дело, как Россия пойдет, а мне нету дела? Я тебе всю землю отдам, с потрохами, а своего брата, если трудящийся который... усмирять... У меня, думаешь, чести нет?
– Во! Голубок!
– Степан встал, протянул руки.
– Прости, дорогой, видишь, и у меня характер... ну его... горячий...
С высоты сказали:
– Нами еще эсеры не командуют.
Насада подтвердил самым искренним тоном:
– У нас офицеры - слава тебе господи.
И как будто в подтверждение этих слов из-за спин стоящих раздался голос, такой красивый, чистый и властный, что с самого первого звука стало ясно: говорит офицер.
– Что здесь у вас происходит, митинг, что ли?
Все обернулись, раздвинулись. Насада и Акимов медленно поднялись. В конце образовавшегося человеческого коридора слабо блеснули в темноте погоны. Офицер сделал еще шаг вперед. Степан узнал Троицкого и просиял.
– Это что же? Гости, что ли?
– Троицкий заложил палец за пуговицу шинели.
– Большевики?
Он оглянулся на Акимова. Акимов ответил по-старому:
– Так точно, большевики, господин полковник.
– Что это ты, товарищ, все посмеиваешься?
Степан подскочил, вытянулся, руки направил по швам, сказал с тем самым деревянным напряжением, которое требовалось по уставу:
– Так точно, посмеиваюсь, господин полковник.
Кажется, один Насада почувствовал в словах Степана настоящую правду. Он шевельнул усами, опустил глаза, с интересом стал ожидать, что будет дальше. Остальные - даже и Павел - растерянно глядели на оторопелую фигуру Степана. Троицкий, чуть-чуть изогнувшись в талии, присмотрелся к Степану. Степан глядел на него с завидной каменной почтительностью, а как раз ничего в этот момент у Степана не посмеивалось. Троицкий все-таки спросил:
– Посмеиваешься? Солдат, что ли?
– Так точно, господин полковник.
– Ага! Так вот... может быть, скажешь, отчего тебе так весело? Может быть, оттого, что удачно дезертировал с фронта?
– Никак нет, господин полковник, по другому обстоятельству.
– Это по какому же такому другому?
– Вас хорошо знаю, господин полковник, обрадовался очень!
Троицкий скосил на Степана серьезные глаза:
– Ты что-то ошибаешься, дружище. Я с тобой в одной части не был.
– Так точно, господин полковник! А только, как вы здешнего попа-батюшки сынок и у Корнилова воевали генерала, а потом сюда приехали, - хорошо вас знаю.
Несмотря на то что Степан все это произнес тем же бессмысленным солдатским криком, в казарме произошло мнгновенное движение: задние надвинулись на передних, не нарах загремели коленями, сверху свесилось несколько новых лиц. Степан еще больше вытянулся и задрал голову. Троицкий закричал, словно его ножом пырнули в самое болезненное место:
– Ты лжешь, мерзавец! Акимов! Взять его под стражу!
Он было размахнулся властным командирским пальцем, чтобы ткнуть Степана, но что-то странное произошло в казарме, он попал не на Степана, а на Павла. Павел показал ему свои ослепительные негритянские зубы, крикнул весело:
– Да никто не врет! Это весь город знает!
И вслед за этим тот же высотный таинственный голос произнес, как будто играючи:
– Корниловец? Хватай его, шкуру!
Еремеев подпрыгнул, перекосил рот:
– Товарищи!
Рука Акимова занесла с боку. Троицкий инстинктивно отшатнулся от нее и
сразу завертелся в водовороте человеческих тел, сгрудившихся в узком проходе. Короткие, тесные движения людей перемешались с поднявшимся криком и шумом борьбы. Чей-то кулак взметнулся над толпой и неудобно опустился на светло-коричневую фуражку полковника. Удар получился слабый, однако фуражка обмякла и бесформенным колпаком насела на глаза Троицкого. Локти заходили в сумраке, но неожиданным сильным движением Троицкий вырвался в продольный проход и закричал: