Марш
Шрифт:
После того как Шерман отошел ко сну, Сбреде стоял на полубаке и смотрел на море. Армейская жизнь требовала определенного самоотречения, которое не так легко ему давалось. Вот хоть сейчас, например: плывет куда-то по морю с чемоданчиком инструментов в руке, обязанный прислуживать генералу, как мальчик на побегушках.
Ночью, да еще и дождливой, понять, где кончается море и начинается небо, довольно трудно. В этом скучном однообразии Сбреде увидел подобие собственной жизни. Невесело улыбнулся: что ж, когда живешь один, компания тебе — только твой разум. Он прожил в Америке почти двадцать лет, но чувствовал себя здесь своим не более чем в Европе. Армейский медицинский департамент ничего кроме презрения не заслуживал, и Сбреде уже
Резиденция генерала Гранта была небогата, но хороша расположением: дом стоял на берегу Джеймс-Ривер, из него открывался вид на море и гавань. Место чудное. А какая тишина! Сам себе удивляясь, Сарториус обнаружил, что сидит в гостиной, утопая в мягком кресле и положив руки на тесно сведенные колени, а миссис Грант визави пытается из его молчания соткать беседу. Где-то в походах, на марше он, похоже, потерял способность к вежливому обмену репликами. Миссис Грант оказалась простой, скромной женщиной, заботливой хозяйкой, и он был ей очень благодарен за ее старание развлечь его, пока муж совещается с генералом Шерманом за закрытыми дверьми. Но приятное она все же совместила и с полезным: спросила его совета по поводу спины Улисса — что-то у него там какие-то боли. И о себе призналась, что, как поднимется по лестнице, сразу одышка.
Вошедший с Шерманом Грант выглядел на удивление неказисто — мал ростом, коренаст, с клочковатой густой бородой, — однако нисколько этим не озабочен: его совершенно не интересовало впечатление, которое он производит на окружающих, и это резко отличало его от Шермана — тот говорил и говорил как заведенный. Цвет лица у Гранта был хорош, и даже глаза если и налиты кровью, то лишь слегка.
Сбреде включили в список обедающих, куда вошли человек двенадцать — в основном офицеры штаба Армии реки Пот омак. За одним концом обеденного стола сидел генерал Грант, за другим — его жена. Генерал Грант в расстегнутом мундире сидел, развалившись в кресле, ел немного и не пил ничего кроме воды. Ули, — обратилась к нему миссис Грант, — у доктора Сарториуса есть мазь для твоей спины, может, попробуешь? Думаю, со стороны доктора это очень любезно, не правда ли?
После обеда все встали из-за стола, и Сбреде испытал некоторую растерянность, когда Грант с Шерманом куда-то вместе засобирались, однако Шерман вернулся и поманил полковника за собой, в результате чего тот вместе с генералами отправился на пристань, где взошел на борт «Речной королевы», огромного белого парохода с флагом Соединенных Штатов, реющим на корме. После яркого дневного света Сбреде понадобилось какое-то время, чтобы глаза привыкли к полумраку кают-компании, где навстречу им с кресла поднялся высокий мужчина. Он улыбался слабой, искательной улыбкой больного, грива его непослушных волос была в беспорядке, на плечах шаль, на ногах тапочки, так что Сбреде Сарториус испытал настоящий шок: боже! — это вовсе не тот решительный, харизматический лидер нации, чьи фотопортреты развешаны по всей стране. Перед ним был человек, побитый жизнью, с привычной болью в глазах и физиономией выходца с того света, и тем не менее это был не кто иной, как президент Соединенных Штатов.
Неудивительно, что после месяцев кочевой жизни в южных болотах Сбреде не верилось, что рядом с ним — вот он, рукой подать! — президент Авраам Линкольн. Реальный человек и мифический символ не совпадали. Один здесь, в этом совсем небольшом помещении, другой вне всяких пространственных рамок и едва ли не в одном только воображении. С генералами Линкольн говорил с почтением, пожалуй, даже излишним. Трудно себе представить, чтобы какой-нибудь европейский лидер так просительно разговаривал с подданными. Временами президент напоминал Сарториусу бабушку-старушку, которая боится войны и уже отчаялась дождаться ее окончания. Генерал Шерман, — спросил он вдруг, —
Шерман был склонен говорить о войне так, словно она уже кончилась. Он полагал, что, реорганизуя армию для несения регулярной службы в мирное время, новые полки формировать не следует, надо лишь доукомплектовать существующие. А что, генерал Шерман, — со слабой улыбкой отозвался Линкольн, — вы и впрямь считаете, что у нас есть будущее? Шерман, на эту тему шутить не способный, ответил: Полагаю, генерал Грант согласится со мной: война почти выиграна; одно хорошее сражение — и все! Одно сражение, — повторил Линкольн. — И сколько же тогда их будет всего? Пожалуй, лично я уже со счета сбился, — печально проговорил он, после чего склонил голову и прикрыл глаза.
Генерал Грант осведомился о миссис Линкольн, и президент, извинившись, удалился ее позвать; воспользовавшийся этим Грант тут же обратился к Сарториусу. Такое впечатление, что президент за последнее время постарел лет на десять. Нет ли у вас какой-нибудь секретной панацеи, чтобы взбодрить его? Ну, хоть чего-нибудь! Нам сейчас всем нелегко, но мы-то в поле, мы активно действуем. А ему приходится дожидаться от нас вестей, сидя в Вашингтоне и не имея возможности встряхнуться даже во время доброй драчки!
Не успел Сбреде ответить, как президент вернулся и объявил, что миссис Линкольн не очень хорошо себя чувствует и просит ее извинить. При взгляде на Сарториуса полуприкрытые тяжелыми веками глаза президента вдруг широко распахнулись и, вздернув брови, он с пугающей откровенностью состроил сконфуженную мину. Возникла неловкая пауза.
Затем президент с генералами перешел в другое помещение. Сарториус мерил шагами кают-компанию, стараясь не вслушиваться в обрывки разговора, доносящегося сквозь переборку. Впрочем, слова и не были слышны, лишь голоса — баритон президента, хриплое бормотание Гранта и более громкие восклицания Шермана, говорившего тоном мальчишки-выскочки, который пытается уверить старших, что у него все под контролем.
Наконец дверь каюты отворилась, и Сарториус, стоя встретивший их возвращение, в полной мере оценил высокий рост президента. Головой тот чуть не чертил по потолку. У него были большущие ладони и огромные, нескладные ступни; на запястье из-под задравшейся манжеты торчали черные волоски. Длинное лицо было соразмерно росту, однако резкие его черты как бы усиливали общее впечатление, так что в своем уродстве оно было красивым — широкий рот с глубокими морщинами по углам, выдающийся нос, длинные уши и глаза, казалось, каждый миг готовые исчезнуть, прикрытые вялыми веками. Сарториусу пришло в голову, что облик президента говорит о каком-то наследственном заболевании, синдроме увеличенных конечностей и грубых черт. Отсюда же, быть может, и преждевременное старение. Не исключено, что именно этим объясняется чрезмерно изможденный вид Линкольна, тяготы должности которого усугубляются болезнью.
И самое важное, — сказал президент в заключение, — суровыми условиями мира не толкнуть их на то, чтобы в их сердцах война продолжалась. Нам нужно, чтобы инсургенты вновь стали просто американцами.
В этот момент все-таки появилась миссис Линкольн — полная женщина с круглым лицом и гладкими, туго стянутыми сзади волосами; ее глаза были полны подозрительности ко всему и вся. Словно не замечая приехавших генералов, равно как и Сбреде, она направилась прямо к мужу и заговорила с ним о дальнейших планах на этот день, будто никого вокруг не было. Затем, нахмурившись в ответ на какое-то никем не услышанное возражение, она вышла так же внезапно, как и вошла, оставив дверь кают-компании приоткрытой; Линкольн вынужден был встать и затворить ее.