Маршал Советского Союза. Трилогия
Шрифт:
– Спасибо, товарищ Берзин, – все так же спокойно произнес Сталин. – Мы благодарны вам за доклад. Можете идти. Если у нас возникнут вопросы, мы вас вызовем. – И когда тот вышел, вождь повернулся к Берии и спросил: – Что думаешь?
– Думаю, что Тухачевский был прав, – задумчиво ответил Лаврентий Павлович. – Эта публичная позиция во многом маска, которую надели люди с той или иной целью. Внутри же совсем иные взгляды и ценности. Самая знаменитая песня царской армии смогла задеть в них глубинные струны, вынудив выглянуть из-под этой маски. Совсем чуть-чуть. Но этого достаточно, чтобы понять фальшивость красивых слов, звучащих с трибун. Истинных коммунистов очень мало. Боюсь, что даже в ЦК. Кроме того, если у армейцев и флотских свои ценности, которые идут с ними сквозь века вне зависимости от политической позиции, и с ними все относительно ясно, то с чиновниками и партийными работниками все очень неоднозначно.
– Насколько? – пыхнув трубкой, спросил Сталин.
– Настолько,
– Чтобы построить идеальное общество, нужны идеальные люди… – тихо произнес Сталин, покачав головой.
– Что? – удивленно переспросил Берия.
– Я процитировал слова Тухачевского, сказанные мне, – усмехнулся вождь. – Боюсь, что с такими людьми нам коммунизма не построить. Но других нам взять неоткуда.
– А если перевоспитать?
– Вы сами в это верите? Запугать. Подавить. Подчинить. Да. Но перевоспитать взрослых людей? – Сталин задумался и молчал несколько минут, куря трубку. – Товарищ Берия, подготовьте мне подробный доклад по всем проверенным вами сотрудникам центрального аппарата. Плюс если у вас есть подобные сведения, то по некоторым директорам заводов и председателям колхозов.
– Конечно, товарищ Сталин…
Эпилог
21 ноября 1937 года. Москва. Всесоюзный XVIII съезд ВКП(б), созванный на полтора года раньше реального срока…
Тухачевский вошел в зал и слегка вздрогнул. Ровно два года прошло с момента начала этой авантюры. День в день. И именно сегодня судьба всего предприятия выходила на принципиально новый уровень.
Съезд начали собирать настолько неожиданно и энергично, что все делегаты, да и не только они, оказались сильно взволнованы. У многих партийных функционеров эта спешка вызывала обеспокоенность, которую Тухачевский отчетливо видел на лицах начальствующего состава как в Москве, так и в регионах, где он частенько бывал. Особенно сильно обострял напряжение тот факт, что чистка последнего года продолжалась и ее принципы были многим не понятны. Ведь отправки на принудительное лечение в психиатрические клиники, аресты по уголовным делам и редкие расстрелы шли по неясным правилам, сильно отличавшимся от прежних. Партийная номенклатура ждала этого внезапного съезда с ужасом и нетерпением, предвкушая какие-то кардинальные перемены.
Вот и сейчас, сидя на своем месте в третьем ряду, Тухачевский наблюдал озабоченные лица, лишь слегка прикрытые формальной благожелательностью и наносной радостью.
Началось.
Не спеша вышел Сталин. Подождал, когда завершатся приветственные аплодисменты, и произнес:
– Товарищи. По регламенту я должен произнести отчетный доклад, тезисы которого с цифрами наших достижений вы получили перед началом заседания. Но, к сожалению, я вынужден внести предложение об изменении регламента, – переждав кратковременный всплеск шума в зале, Сталин закончил: – Прошу поставить на голосование вопрос о предоставлении слова товарищу Мехлису.
И его предоставили.
Мехлис шел медленно и спокойно, так, будто хищник подбирается к своей добыче, которая уже оцепенела от ужаса и не может ни сопротивляться, ни бежать. Что несколько напрягло присутствующих. Слишком уж постным было выражение его лица.
Лев Захарович Мехлис – «честнейший человек Сталинской эпохи». Этот эпитет возникнет много позже. Но уже в те годы товарищ Мехлис вызывал ужас и ненависть в сердцах и душах многих партийных функционеров, потому как относился к той породе людей, которые встречаются редко… очень редко. Смелость. Прямота. Зубодробительная честность. Преданность делу и отсутствие какой-либо жалости к врагам… Он смог ярче всего раскрыться в должности Народного комиссара Государственного контроля, которую, по воспоминаниям из прошлой жизни Михаила Николаевича, ввели только осенью 1940 года из-за попытки навести хоть какой-то порядок в том ужасающем бардаке на производстве, что продолжал нарастать. Но это было в той истории, которую помнил только Тухачевский. А здесь и сейчас этот наркомат существовал по предложению Тухачевского уже с 3 марта 1937 года, и Мехлис за эти месяцы стал олицетворять собой и Госстрах, и Госужас в одном лице.
Он взошел на трибуну и, поздоровавшись со съездом, начал свой доклад спокойным, выдержанным голосом. Но с каждым словом, которое произносил Лев Захарович, тишина в зале становилась все более и более вязкой, а лица мрачнели. Каждая фраза, бросаемая им в зал, опускалась тяжелым камнем. Ведь в своем отчете товарищ Мехлис использовал не только материалы своего наркомата, но и доклад Берии с компроматами. И говорил он не о каких-то там иллюзорных директорах заводов, председателях колхозов или командирах далеких частей. Нет. Если бы он ограничился только ими, чувство ужаса не стало бы таким сильным. Но он говорил о практически всех присутствующих, правда называя их косвенно – так, чтобы догадались только они сами. Ошибки. Слабости. Проступки. Преступления. В том числе весьма жуткие. Все это сплеталось в такой ужасный узор дурманящей паутины, что к тому моменту, когда он завершил свой доклад, делегатам потребовалось несколько секунд, чтобы выйти из ступора и вяло, через силу, начать хлопать. Исключая тех, кто все это уже знал… и был готов, наблюдая за происходящим своим внимательным и холодным взглядом через пенсне. Ведь фактически получилось, что Лев Захарович в своем докладе озвучил достаточно фактов, чтобы практически половину личного состава съезда пустить по этапам, а остальных исключить из партии и выгнать с занимаемых должностей за неподобающее поведение.
Мехлис закончил и ушел с трибуны, уступая место отчетному докладу ревизионной комиссии, который делал Михаил Владимирский. Делегаты слушали его как в тумане. Даже несмотря на то что Михаил Федорович по сути продолжал тему, поднятую Львом Захаровичем, обобщая ее и «аккуратно раскладывая по полочкам».
А дальше, не делая перерыва и не давая делегатам съезда успеть обговорить происходящее и как-то оформить свою позицию, на трибуну вернулся Сталин.
– Товарищи! – начал Иосиф Виссарионович, охватывая взглядом зал. – Мы с вами столкнулись с очень серьезной и опасной ситуацией. Враждебное буржуазное окружение месяц назад дало нам ясно понять, что дело, начатое нашим народом и партией в далеком 1917 году ради спокойной и честной, трудовой жизни, вскоре снова будет подвергнуто угрозе уничтожения. Великобритания и Франция самым ярким образом показали, что без крепкой армии и флота, а значит, и крепкой промышленности мы обречены. Не сегодня, так завтра буржуазные страны организуют союз и пойдут войной, которую нам нечем будет остановить. Да, у нас последние годы шло стремительное развитие промышленности. Но и проблем становилось все больше и больше. Настолько, что сейчас их количество превысило все разумные пределы. А это – трагедия! Настоящая трагедия нашего общего дела. Ведь одно дело, когда у человека есть мелкие шалости и слабости, которые он аккуратно удовлетворяет, и совсем другое дело, когда эти слабости начинают превращаться в настоящую скверну, стремящуюся уничтожить все то светлое и доброе, что в нем есть. Разлагая морально и нравственно. Лишая трезвых и здравых ориентиров в жизни…
Сталин, пользуясь своей репутацией и подготовкой, которую сделали Мехлис и Владимирский, после небольшого вступления начал озвучивать заранее заготовленные предложения для утверждения съездом. Таких предложений, которые не смогли бы найти поддержку у уверенных в себе партийных функционеров [60] , было много. Но Сталин сделал правильный ход, раздавив этих людей морально. Фактически лишив воли. Практически у каждого делегата в голове крутились мысли о том, какое наказание ждет лично его и когда будут арестовывать. Можно было бы подумать, что Сталин специально постарался собрать на съезде партийные отбросы, дабы шантажом заставить их принять нужные ему решения. Но это было не так. Напротив, он постарался пригласить самых честных и совестливых людей… ведь у всех есть недостатки. В том числе такие, за которые им безумно стыдно. Непогрешимых не бывает. А потому, именно на достаточно болезненных моральных переживаниях, которые и без обличения теребили человека, он и постарался сыграть.
60
Традиционно считается, что в 1930-е годы на съезды в отличие от пленумов ВКП(б) приезжало достаточно много простых членов партии. Обычные рабочие и колхозники. Но это не так. Если посмотреть списки участников, то становится хорошо ясно, что на съезд съезжаются видные партийные функционеры районных и областных уровней, а также их аналоги из других блоков, таких как РККА, промышленность, профсоюзы и так далее.
Да и как он мог поступить иначе? Собрать съезд отребья, который бы подмахнул ему любой документ, любое постановление под угрозой шантажа? Но так ведь, во-первых, с такими людьми нужно работать в кулуарах, не вынося на публику их проказы, а во-вторых, толку от таких постановлений? Ведь у этих людей нет особенного политического веса и веры в их искренность. А потом что с ними делать? Ждать, пока испуганные и весьма нечистоплотные люди будут мутить воду за его спиной и в один прекрасный момент «напоят холодным молочком»? Глупо. Бессмысленно. Именно по этой причине и пришлось разыгрывать эту комедию. Чтобы получить по итогам съезда партийных лидеров с большим чувством вины и жгучим стремлением ее загладить.