Маршалы Наполеона Бонапарта
Шрифт:
Кстати, сам Ланн – первая шпага Франции – не раз обращал внимание Наполеона на то, что Ней дерется один против всей вражеской армии и его надо немедленно выручать! Ответ императора, лучше других знавшего цену «рыжегривому льву», обычно был банально прост: «Он всегда таков, атакует противника, как только увидит его!» И французская армия чаще становилась свидетельницей триумфа Нея, чем его фиаско.
Чуть ли не 20 лет проведя в казарме и на бивуаке, Мишель Ней превыше всего ценил военную, солдатскую славу. Именно из-за нее он постоянно «лаялся» с другим сорвиголовой среди наполеоновских маршалов – кавалеристом от Бога Иоахимом Мюратом. Их непримиримое противостояние началось с кампании 1805 г., когда сын бочара впервые отказал сыну трактирщика в наличии полководческого таланта, а закончилось лишь с битвой при Лейпциге в 1813 г. Перебранки шли на таком солдатском сленге, что у присутствовавших уши вяли. Причем порой острый на язык гасконец не находил чем ответить рыжему лотарингцу. Унимать-разнимать их умел только Бонапарт, иногда для этого ему было достаточно хлопнуть рукой по столу. Столь же непросты были взаимоотношения Нея с «железным маршалом» Даву. Особо обострились они во время отступления из
Ней был твердо убежден, что настоящий солдат должен пасть на поле боя и что те воины, которые умирают в своих постелях, – не настоящие солдаты, а… дерьмо! Быть со своими солдатами в самом опасном месте, разделять с ними все тяготы службы, честно исполнять свой долг – все это казалось Нею неизмеримо важнее высоких наград и пышных регалий. Он был согласен всю жизнь прожить на жалованье рядового, лишь бы его прославляли как человека, выигравшего для Франции не одну битву, все знали бы его как военачальника, идущего с сигарой в зубах в бой на десять шагов впереди самого быстрого из его солдат! Это роднило его с маршалом Мюратом. Как писал позднее Наполеон, «не было людей более отважных на поле сражения, чем Ней и Мюрат, но и нет менее решительных людей, чем они, когда нужно принять какое-нибудь решение в тиши кабинета». Именно они соперничали друг с другом в отваге в самой страшной битве Наполеона – при Бородине и покрыли себя неувядаемой славой. Добавим, что и в личной жизни храбрец Ней отнюдь не отличался самостоятельностью. Он женился по… настоятельной рекомендации супруги Бонапарта Жозефины. Вот как это случилось.
Ближе к концу 1801 г. Ней узнает о том, что правительство снаряжает экспедицию на остров Сан-Доминго. Экспедиционным корпусом, по слухам, назначен командовать зять первого консула – генерал Леклерк. Последний, как и Ней, дивизионный генерал, был с ним знаком по Гогенлинденской кампании 1800 г. В начале декабря 1801 г. Ней отправился в Париж с намерением просить собрата по оружию рекомендовать его в состав готовящейся экспедиции. 4 декабря он уже у Бертье с рапортом об участии в экспедиционном корпусе. Бертье дал согласие на просьбу Нея, о чем даже было опубликовано соответствующее сообщение в газетах. Но уже буквально на следующий день Ней написал Бертье записку, в которой извещал последнего о том, что он отказывается от своей просьбы, так как некие «семейные дела» настоятельно требуют его присутствия во Франции. 1 января 1802 г. Ней вновь выступает в роли просителя. На сей раз он хочет получить все у того же Бертье согласие предоставить ему пост инспектора кавалерии. Военный министр, не выказав никакого неудовольствия, соглашается дать Нею этот пост.
Крутые перемены в «настроениях» столь испытанного вояки объяснялись очень просто. У супруги первого консула Жозефины появились свои виды на перспективного генерала: она задумала женить его. Чтобы не упустить завидного жениха, Жозефина стала оказывать Нею «высочайшее покровительство», настояв перед Бертье на удовлетворении всех пожеланий упрямого «красномордого». Это она решила, что хватит 33-летнему боевому генералу с гусарскими замашками в свободное от службы время музицировать на флейте. (Мишель, кстати, очень недурно играл на этом благородном инструменте.) И тем более «снимать стресс» с помощью некой Иды Сент-Эльм – большой мастерицы по ублажению высшего командного состава французской армии, от генерала-инженера Армана Самуэля Мареско до командующего армией генерала Моро. Губа не дура была, кстати, у Иды – все генералы как на подбор выдающиеся специалисты. Именно Жозефина по-женски мягко, но настойчиво указала Мишелю на 20-летнее сокровище – красавицу, умницу, подругу ее дочери Гортензии – Аглаю Луизу Огье (1782–1854), племянницу и еще одну элитную воспитанницу камеристки королевы Марии Антуанетты мадам Кампан. Грациозное чудо было отменно воспитано и к тому же весьма недурно пело. В общем, «рыжегривому льву» прямым текстом сказали о недопустимости дальнейших сеансов расслаблений с помощью дам полусвета с их изысканным букетом «галантных болезней».
Примечательно, что первая встреча будущих супругов могла оказаться и последней. Жених-вояка, никогда не общавшийся с благородными девицами, был крайне робок и неловок, а невеста-выпускница-пансионерка – холодна и неискренна. Именно Жозефина, дама более чем искушенная в амурных делах, убедила Аглаю – высокую, очень аппетитную брюнетку с томным взором огромных черных глаз, что такой герой, как «красномордый» и огненно-рыжий, зеленоглазый и громогласный Мишель Ней с его бурным гусарским прошлым, казарменными замашками и кровавыми побасенками про войнушку, вполне достоин быть ее избранником. Нею поначалу тоже не понравилась девица Огье: она показалась ему чересчур воспитанной «мамзелью с манерами», т. е. не тем, что ему нужно! Это – не утеха воина! Именно Жозефина заставила лихого генерала приодеться, сменить прическу, состричь помпезную гусарскую косичку, отпустить окладистые бакенбарды, не брезговать новомодным одеколоном (причем как наружно, так и внутрь – для плезира!) и подарить невесте дорогие украшения. Мишель по-военному просто объяснился с прелестницей: он не обещает ей сказочного богатства, но слава супруги… «первой шпаги Франции» ей обеспечена! (Три выдающихся бретера наполеоновской армии – Ланн, Мюрат и Ней – задирали тогда всех вокруг, чуть что – постоянно щелкая эфесом о ножны!) Не прошла даром и проведенная Жозефиной работа: искусные куаферы и модистки сделали жениха неотразимым, а невесту – очаровательной. 33-летний Мишель и 20-летняя Аглая пригляделись друг к другу под другим ракурсом и окунулись… «в роман». «Романились» они недолго, и уже 5 августа 1802 г. один из самых перспективных женихов из армейской касты наполеоновской Франции оказался
Именно женитьба и «высочайшее расположение» особы, особо приближенной к особе Бонапарта, – его супруги Жозефины – позволили Нею, приятельствовавшему со свояком Бонапарта генералом Леклерком, избежать участия в трагической для французов (и самого Леклерка) экспедиции на остров Сан-Доминго, где гусару Нею надлежало быть начальником кавалерии корпуса. Чуткая и отзывчивая, нежная и веселая мадам Ней быстро стала своей при дворе. Она даже встала в оппозицию к Наполеону, когда он развелся со «старушкой» Жозефиной, и хотела вслед за ней покинуть императорский двор. Но тут уже Бонапарт дал ей понять, «что не по чину себя ведет», и назначил статс-дамой при новой государыне-австриячке. Она очень мало видела мужа – тот постоянно воевал, от Мадрида до Москвы, – и воспитание их четырех сыновей достойными имени Les Brave des Braves полностью легло на ее хрупкие, но крепкие плечи, тем более что она овдовела в неполные 33 года. Ей даже пришлось перенести тяжелейшую для любой матери трагедию: пережить двух сыновей – Эжена Мишеля и Мишеля Луи. После смерти «храбрейшего из храбрых» Эгле (так звали мягкую и заботливую Аглаю близкие знакомые и родственники), подобно вдовам маршалов Ланна и Бесьера, так больше и не вышла замуж, хотя, как и у Луизы Ланн или Мари Жанны Мадлен Бесьер, достойных претендентов на ее руку было более чем достаточно. Скажем сразу, что не все молодые еще маршальши устояли перед искушением повторно выйти замуж после смерти своих знаменитых супругов. Эгле была из той (отчасти несчастливой) породы жен военных, что выходят замуж один раз в жизни, храня память о людях, ставших гордостью нации: вдова Ланна, вдова Нея, вдова Бесьера – героев Франции! Это звучит гордо!
Кстати, потомки маршала Нея живут во Франции и сегодня. Более того, они породнились с семейством Мюратов, а ведь Мишель и Иоахим, мягко говоря, не очень-то жаловали друг друга, соперничая из-за… солдатской славы, столь высоко ценимой в армиях всех времен и народов. Таковы парадоксы малой истории, а вернее, большие гримасы человеческих судеб.
Мишель Ней не только ладно играл на флейте, но любил коллекционировать нотные партитуры. (Среди других маршалов только Мармон тоже был на «ты» с музыкой; он слыл весьма искусным виолончелистом!) В частности, у него имелось 148 партитур итальянских опер, благо его супруга Эгле недурно пела дуэтом с Лаурой Жюно (пресловутой герцогиней д’Абрантес). Более того, Les Brave des Braves не поленился собрать изумительную библиотеку, где на полках красовались Корнель, Мольер, Вольтер, Бомарше, Тацит, Расин, Руссо и Монтескье с Сервантесом. Особо почитал «первый меч Франции», конечно, военно-историческую литературу. Не чужд сын бочара оказался и живописи, вывезя из одной только Испании немало полотен старинных мастеров. Всего в его коллекции насчитывалось около 90 картин известных художников разных эпох. Впрочем, современники считали, что здесь не обошлось без влияния его утонченной супруги Эгле.
В августе 1803 г. Нею поручают командование войсками военного лагеря в Компьене. В декабре того же года ему дают под начало 6-й армейский корпус Великой армии, который располагался в Монтрейле – самом южном из лагерей, где собираются войска для участия в грандиозной десантной операции на Британские острова. Здесь Ней, кажется, в первый и последний раз пытался изучить военную теорию, которую он вот уже больше десятка лет осваивал на практике. Он читал специальные работы по тактике пехоты и даже сам сочинил нечто вроде руководства по строевой подготовке для солдат своего корпуса. В инструкциях, составленных Неем, наряду с рассуждениями о роли пехоты, кавалерии и артиллерии в бою, о выносливости солдат во время долгих маршей и о меткости стрельбы есть один поистине удивительный пункт. Он настолько замечателен, что заслуживает отдельного упоминания: «Нашим солдатам обязаны объяснять причину каждой войны. Только в случае вражеского нападения мы вправе ожидать проявления чудес доблести. Несправедливая война в высшей степени противна французскому характеру». Именно эту сентенцию он открыто высказывал самому Бонапарту, когда осмеливался спорить с ним по тем или иным военным вопросам.
Рядовые солдаты обожали «красномордого» за простую солдатскую дружбу. По бивакам ходила легенда, как он однажды на званом обеде в пору заключения Тильзитского мира на глазах у высокородной прусско-русской знати расцеловал слугу, подававшего кушанья на стол, тот оказался его старым сослуживцем, отставным гусаром времен революционных войн. Ней бросил чопорное застолье и отправился на кухню, где, к недоумению чванливой знати и к большой радости челяди, весело провел оставшееся время, травя байки о лихой гусарской юности, участником которых, между прочим, был и тот самый слуга-отставник. Большей чести для старого солдата трудно представить: сам маршал Франции, легендарный «рыжегривый лев» не побрезговал с ним общаться – вот оно, солдатское братство наяву! На прощание однополчане крепко обнялись, Ней отдал сослуживцу все наличное золото, и они расстались – теперь навсегда. Солдатские пути-дороги неисповедимы.
В трагическом для Бонапарта и всего его воинства походе в Россию в 1812 г. 3-й корпус Нея был постоянно на острие атаки. Он и Мюрат все время соперничали между собой за право нагнать русских и навязать им решающую битву. Войска Нея участвовали в сражении за Смоленск, в бою у Валутиной горы. В ожесточенном сражении под Бородином Мишель проявил чудеса храбрости у Семеновских флешей. В кульминационный момент, когда русские зашатались и попятились к Семеновскому оврагу, он вместе с Мюратом просил у Бонапарта дать последний резерв – Старую гвардию (почти 20 тыс. элитных пехотинцев и кавалеристов), мол, они бросят победу над Кутузовым к его ногам! Вернувшийся генерал Бельяр сообщил, что император не видит необходимости в столь рискованном «шахматном ходе» за тысячи лье от Парижа! Ней в бешенстве орет: «Что же, мы пришли сюда только для того, чтобы посмотреть, как наш император „играет в шахматы“ на поле сражения? Чего он там дожидается, кроме поражения? Уж если он больше не полководец и не воюет сам, а желает повсюду разыгрывать императора, пусть он убирается в Тюильри и предоставит нам самим командовать!» Бонапарт мудро сделал вид, будто не знает об этих словах.