Марсианские хроники
Шрифт:
И вот издалека послышались шаги, хруст мелких камешков под ногами.
Она поднялась, стала в центре тихой комнаты. Бокал выпал из рук, разбился вдребезги.
Шаги нерешительно замедлились перед домом.
Заговорить? Воскликнуть: "Входи, входи же!"?
Она подалась вперед.
Вот шаги уже на крыльце. Рука повернула щеколду.
Она улыбнулась двери.
Дверь отворилась. Улыбка сбежала с ее лица.
Это был ее муж. Серебристая маска тускло поблескивала.
Он вошел и лишь на мгновение задержал на ней взгляд. Резким движением открыл мехи своего оружия, вытряхнул две мертвые
– Что ты делал?
– спросила она.
– Ничего, - ответил он, стоя спиной к ней. Он снял маску.
– Ружье… я слышала, как ты стрелял. Два раза.
– Охотился, только и всего. Потянет иногда на охоту… Доктор Нлле пришел?
– Нет.
– Постой-ка.
– Он противно щелкнул пальцами.
– Ну, конечно, теперь я вспомнил. Мы же условились с ним на завтра. Я все перепутал.
Они сели за стол. Она глядела на свою тарелку, но руки ее не прикасались к еде.
– В чем дело?
– спросил он, не поднимая глаз, бросая куски мяса в бурлящую лаву.
– Не знаю. Не хочется есть, - сказала она.
– Почему?
– Не знаю, просто не хочется.
В небе родился ветер; солнце садилось. Комната вдруг стала маленькой и холодной.
– Я пытаюсь вспомнить, - произнесла она в тиши комнаты, глянув в золотые глаза своего холодного, безупречно подтянутого мужа.
– Что вспомнить?
– Он потягивал вино.
– Песню. Эту красивую, чудесную песню.
– Она закрыла глаза и стала напевать, но песня не получилась.
– Забыла. А мне почему-то не хочется ее забывать. Хочется помнить ее всегда.
– Она плавно повела руками, точно ритм движений мог ей помочь. Потом откинулась в кресле.
– Не могу вспомнить.
Она заплакала.
– Почему ты плачешь?
– спросил он.
– Не знаю, не знаю, я ничего не могу с собой поделать. Мне грустно, и я не знаю почему, плачу - не знаю почему, но плачу.
Ее ладони стиснули виски, плечи вздрагивали.
– До завтра все пройдет, - сказал он.
Она не глядела на него, глядела только на нагую пустыню и на яркие-яркие звезды, которые высыпали на черном небе, а издали доносился крепнущий голос ветра и холодный плеск воды в длинных каналах. Она закрыла глаза, дрожа всем телом.
– Да, - повторила она, - до завтра все пройдет.
Август 1999.
Люди стояли кучками в каменных галереях, растворяясь в тени между голубыми холмами. Звезды и лучезарные марсианские луны струили на них мягкий вечерний свет. Позади мраморного амфитеатра, скрытые мраком и далью, раскинулись городки и виллы, серебром отливали недвижные пруды, от горизонта до горизонта блестели каналы. Летний вечер на Марсе, планете безмятежности и умеренности. По зеленой влаге каналов скользили лодки, изящные, как бронзовые цветки. В нескончаемо длинных рядах жилищ, извивающихся по склонам, подобно оцепеневшим змеям, в прохладных ночных постелях лениво перешептывались возлюбленные. Под факелами на аллеях, держа в руках извергающих тончайшую паутину золотых пауков, еще бегали заигравшиеся дети. Тут и там на столах, булькающих серебристой лавой, готовился поздний ужин. В амфитеатрах сотен городов на ночной стороне Марса смуглые марсиане с глазами цвета червонного золота собирались на досуге вокруг эстрад, откуда покорные музыкантам тихие мелодии, подобно аромату цветов, плыли в притихшем воздухе.
На одной эстраде пела женщина.
По рядам слушателей пробежал шелест.
Пение оборвалось. Певица поднесла руку к горлу.
Потом кивнула музыкантам, они начали сначала.
Музыканты заиграли, она снова запела; на этот раз публика ахнула, подалась вперед, кто-то вскочил на ноги - на амфитеатр словно пахнуло зимней стужей. Потому что песня, которую пела женщина, была странная, страшная, необычная. Она пыталась остановить слова, срывающиеся с ее губ, но они продолжали звучать:
Идет, блистая красотой Тысячезвездной ясной ночи В соревнованьи света с тьмой Изваяны чело и очи.Руки певицы метнулись ко рту. Она оцепенела, растерянная.
– Что это за слова?
– недоумевали музыканты.
– Что за песня?
– Чей язык?
Когда же они опять принялись дуть в свои золотые трубы, снова родилась эта странная музыка и медленно поплыла над публикой, которая теперь громко разговаривала, поднимаясь со своих мест.
– Что с тобой?
– спрашивали друг друга музыканты.
– Что за мелодию ты играл?
– А ты сам что играл?
Женщина расплакалась и убежала с эстрады. Публика покинула амфитеатр. Повсюду, во всех смятенных марсианских городах, происходило одно и то же. Холод объял их, точно с неба пал белый снег.
В темных аллеях под факелами дети пели:
…Пришла, а шкаф уже пустой, Остался песик с носом!– Дети!
– раздавались голоса.
– Что это за песенка? Где вы ее выучили?
– Она просто пришла нам в голову, ни с того ни с сего. Какие-то непонятные слова!
Захлопали двери. Улицы опустели. Над голубыми холмами взошла зеленая звезда.
На всей ночной стороне Марса мужчины просыпались от того, что лежавшие рядом возлюбленные напевали во мраке.
– Что это за мелодия?
В тысячах жилищ среди ночи женщины просыпались, обливаясь слезами, и приходилось их утешать:
– Ну, успокойся, успокойся же. Спи.
– Ну, что случилось? Дурной сон?
– Завтра произойдет что-то ужасное.
– Ничего не может произойти, у нас все в порядке. Судорожное всхлипывание.
– Я чувствую, это надвигается все ближе, ближе, ближе!:
– С нами ничего не может случиться. Полно! Спи. Спи…
Тихо на предутреннем Марсе, тихо, как в черном студеном колодце, и свет звезд на воде каналов, и в каждой комнате дыхание свернувшихся калачиком детей с зажатыми в кулачках золотыми пауками, и возлюбленные спят рука в руке, луны закатились, погашены факелы, и безлюдны каменные амфитеатры.