Мартин Иден. Рассказы
Шрифт:
Он ни разу не предложил ей прочесть какое-нибудь свое произведение. Его удерживала какая-то особая щепетильность. Да и у нее было много работы в университете, и ему не хотелось отнимать у нее время. Сдав экзамены, она сама попросила его показать ей написанное. Он очень обрадовался, но вместе с тем почувствовал робость. Она вполне могла быть судьей, ведь у нее была степень бакалавра. Она изучала литературу у лучших профессоров. Редакторы, разумеется, также компетентные судьи, но она будет судить иначе, чем они. Она не подаст ему стереотипный бланк с отказом и не скажет ему, что его «жанр не нравится читающей публике, но что работа его отнюдь не лишена достоинств». Она выскажется как живой человек с теплой душой, умно, понятно и при этом — что важнее всего — она немного узнает настоящего Мартина Идена. Из его произведений она увидит, какое
Мартин собрал несколько своих небольших рассказов и затем, подумав немного, прибавил к ним и «Песни моря». В один из вечеров, в конце июня, они отправились на велосипедах в горы. Это было всего второй раз, когда он ехал с ней вдвоем. В теплом, благоухающем воздухе чувствовалась еле заметная свежесть от морского ветерка. Мчась рядом с Рут, Мартин решил, что мир прекрасен и отлично устроен, что хорошо жить на свете и любить. Молодые люди оставили велосипеды на краю дороги и взобрались на побуревший, обнаженный пригорок, где сожженная солнцем трава издавала сладкий запах, полный неги и успокоения.
Он вдыхал сладкий запах бурой травы, и мозг его начал работать быстрее, обобщая все получаемые им впечатления. Ее дело уже сделано, она выполнила свое предназначение, сказал он, с нежностью поглаживая засохшую траву. Прошлой зимой сильные ливни освежили ее; она воспрянула духом, боролась с холодами ранней весной, потом зацвела, привлекая к себе пчел и различных насекомых, затем рассеяла свои семена и, наконец, исполнив свой долг по отношению к миру, она…
— Почему вы всегда смотрите на все с такой ужасной практической точки зрения? — отвлекла его Рут.
— Вероятно, потому, что я только что изучал теорию эволюции. По правде сказать, эта точка зрения для меня еще очень нова.
— Но мне кажется, что подобный практический взгляд на все разрушает ощущение красоты; вы, как ребенок, который ловит бабочек и стирает пыльцу с их прелестных крылышек.
Он покачал головой.
— Красота полна значения, но я до сих пор не знал его. Я просто принимал красоту как нечто прекрасное, но лишенное смысла. Я понятия не имел о красоте. Но теперь я понимаю ее или, вернее, начинаю понимать. Эта трава кажется мне прекраснее с тех пор, как я понял, почему она стала травой, с тех пор, как я узнал все скрытые химические воздействия солнца, дождя и земли, которые создавали ее. Ведь и в жизни травы есть своя романтика! Меня глубоко волнует эта мысль. Когда я думаю о взаимодействии материи и энергии, об этой исполинской борьбе, я чувствую, что мог бы написать целый эпос о траве!
— Как хорошо вы умеете говорить, — рассеянно сказала она; он заметил, что она как-то вопросительно смотрит на него.
Он тотчас же пришел в замешательство, и кровь мгновенно прилила к его лицу и шее.
— Да, мне кажется, что я немного подучился, — пробормотал он. — У меня столько мыслей, которые мне хочется высказать. Но все это так огромно. Я никак не могу всего выразить. Иногда мне кажется, словно в душе у меня поместился весь мир, вся жизнь, все существующее, — и все громко требует, чтобы я выразил его словами. Я чувствую, но рассказать не могу, чувствую, как огромно все это, но когда пытаюсь говорить, то дело не идет дальше детского лепета. Передавать чувства и ощущения словами, и устно, и письменно, бесконечно трудно; надо вызвать у читателя или слушателя обратный процесс — то есть внушить ему те же самые мысли и ощущения. Это великая задача. Посмотрите, я зарываю лицо в траву, я вдыхаю ее аромат, и ко мне приходят тысячи мыслей и фантазий. Ведь я вдохнул в себя запах вселенной; я слышу и песни, и смех, и успех, вижу страдания, и борьбу, и смерть. От аромата травы у меня в голове возникают разные видения, и мне хотелось бы поведать о них вам, всему миру. Но как я могу? Язык у меня связан. Я сейчас пытался словами передать вам ощущения, которые вызывает во мне запах травы. Но это мне не удалось. У меня получились лишь неуклюжие, грубые наметки. Мои слова мне самому кажутся невнятным лепетом. А между тем, меня распирает желание высказаться. О! — воскликнул он, в отчаянии всплеснув руками. — Это невозможно! Это непонятно! Это непередаваемо!
— Но вы на самом деле хорошо говорите, — повторила она. — Вспомните, каких успехов вы достигли за короткое время нашего знакомства. Вот мистер Бэтлер считался очень хорошим оратором. Комитет всегда приглашает его во время
Разговор продолжался. Она кротко настаивала на том, что ему следует получить систематическое образование, и доказывала, что знание латинского языка необходимо для любой карьеры. Она обрисовала ему свой идеал преуспевающего в жизни человека: это был почти целиком портрет ее отца, с некоторыми чертами, несомненно заимствованными у мистера Бэтлера. Мартин, лежа на спине, внимательно слушал ее, иногда он поднимал глаза и наслаждался движением ее губ. Но мозг его не так жадно воспринимал ее слова. В картине, которую она ему рисовала, для него не было ничего привлекательного; слушая ее, он ощущал какое-то смутное разочарование и острую, мучительную любовь к ней. За все время она ни разу не упомянула о его рукописях, которые так и лежали, забытые, на траве.
Наконец во время паузы в разговоре он бросил взгляд на солнце, посмотрел, как высоко оно стоит над горизонтом, и начал собирать листки. Это был намек.
— Ах! Я совсем забыла! — быстро проговорила она. — А мне так хочется послушать!
Он прочел ей рассказ, который считал одной из лучших своих вещей. Рассказ этот назывался «Вино жизни». Он писал его, опьяненный жизнью, и теперь, при чтении, это опьянение вновь охватило его. В своеобразном замысле чувствовалось особое очарование, и Мартин сумел сохранить это очарование в слоге и стиле. В нем вновь вспыхнули весь огонь и страсть, которыми он горел, когда писал рассказ: он так увлекся, что был глух и нем к его недостаткам. Но Рут их сразу уловила. Ее опытный слух подметил слабые места, преувеличения, некоторую высокопарность, свойственную новичку; она находила малейшие ошибки и недочеты в ритме фраз. В общем же она не обращала внимания на слог, за исключением тех мест, где его излишняя напыщенность неприятно поражала ее какой-то дилетантской неловкостью. И от рассказа у нее осталось впечатление некоего дилетантства. Мартину она, впрочем, этого не высказала. По окончании чтения она указала ему на ряд мелких погрешностей, отметив, что рассказ ей понравился.
Однако он все же почувствовал ее разочарование. Критика ее была справедлива — он это признавал; но вместе с тем он осознавал, что не для того поделился с ней своей работой, чтобы выслушивать какие-то школьные замечания. Погрешности — это неважно. О них беспокоиться нечего. Он всегда мог их исправить, научиться их избегать. В этом рассказе он попытался воплотить что-то значительное, что он вынес из жизни. То, что он прочел ей, было страничкой жизни, а не рядом предложений, разделенных знаками препинания. Ему хотелось, чтобы она почувствовала то значительное, что он нашел в жизни, что видел своими глазами, переработал в собственном мозгу и собственной рукой написал на белом листе. «Ну, что же, — решил он в душе. — Это не удалось. Быть может, правы редакторы». Он сумел ощутить великое, но не сумел его передать. Однако он скрыл свое разочарование и так охотно согласился с ее критикой, что она даже не почувствовала, насколько в душе он был далек от ее мнения.
— А вот эту вещь я назвал «Котел», — сказал он, открывая рукопись. — Мне вернули ее уже из четырех-пяти мест, но, по-моему, рассказ все-таки хорош. Не знаю, как бы это сказать, но я нахожу, что мне удалось тут уловить нечто… но, может быть, на вас это не произведет такого впечатления. Это коротенькая вещь — всего в две тысячи слов.
— Какой ужас! — воскликнула она, когда он окончил. — Это ужасно! Невыразимо ужасно!
С тайной радостью он заметил, что лицо ее побледнело, руки сжимались, а широко раскрытые глаза глядели с напряженным выражением. Это был успех. Он сумел заразить ее своими ощущениями и вымыслами своего воображения. Цель была достигнута. Неважно, понравился ей рассказ или нет, он овладел ею и увлек ее — она сидела и слушала, не обращая внимания на подробности.