Мартин-Плейс
Шрифт:
Послышались тяжелые шаги, и в кухню, усталый и недовольный, вошел отец. Он воззрился на фигурку так, словно она возникла перед ним в результате какого-то таинственного заклинания. И голосом, отдававшим «Лопатой и Капустой», спросил:
— Эт-та еще что?
— Это китаец-рыболов, — ровным тоном ответил Дэнни. — Вырезан из дерева, — и он передвинул фигурку по столу.
— А зачем он?
— Смотреть.
— А кому это хочется смотреть на всяких там косоглазых? — Деннис уставился на фигурку таким свирепым взглядом, словно она была живой и оскорбляла его.
У Дэнни засвербило в груди.
— Будь он на колесиках и с солонкой, он бы тебе понравился.
Молли визгливо хихикнула. Деннис ударил кулаком по столу.
— Я по-человечески спрашиваю, — взревел он, — и желаю, чтоб мне отвечали по-человечески!
Дэнни вскипел:
— Тебе так и ответили! — и рванулся вперед, но отцовская рука уже смела фигурку на пол.
Молли нагнулась вместе с Дэнни:
— Сломалась? — и пошла за ним в его комнату.
Он поставил рыбака на стол и приложил отломившуюся руку к деревянному плечу. Его пальцы дрожали, и это ему удалось не сразу. Однако в конце концов он убедился, что рука прилегает плотно.
— Я ее приклею, — сказал он. — Будет незаметно.
— Свиньи! — Молли была вне себя. — Нашел кому его показывать!
— Иначе было нельзя, Мо. Не то пришлось бы его прятать.
— В следующий раз пусть сами и находят. Ничего им не показывай. И не рассказывай ни о чем. Живи своей жизнью, Дэнни. А их в нее не вмешивай.
Но ведь он сделал другое. Это он вмешался в их жизнь.
— Теперь они знают, Мо, — сказал он.
— Что знают?
— Что он мой.
— Угу. — Она с любопытством посмотрела на брата. — Ты странный парень, Дэнни. Ты ведь и ждал чего-нибудь такого, правда?
Он кивнул, и она, улыбнувшись, погладила его по плечу.
— Ты молодец. Эх, черт, — прибавила она, — если бы я могла выбраться отсюда навсегда! Только вот зарабатываю мало.
— Ты ведь, наверное, скоро выйдешь замуж, — сказал он. — И сможешь уехать.
Она весело улыбнулась ему.
— Еще бы! И кто бы это ни был, ничьего разрешения ему просить не придется!
— Пусть он тебя похитит! Это им будет уроком! — И он улыбнулся, представив себе, как похищенная Молли уносится на багажнике мотоцикла, распевая: «До свиданья, черный дрозд!» Хотя он не разделял тяжелой неприязни Молли к их родителям, он хорошо понимал ее желание уйти из дому. У нее это была навязчивая идея, возможно, даже близкая к осуществлению, у него — неопределенная мечта о том дне, когда он, наконец, станет взрослым во взрослом мире.
8
Догнав его у калитки, Молли сказала запыхавшись:
— Ты поедешь на трамвае?
— Нет, пойду пешком, Мо. Почему бы и не сэкономить плату за проезд?
— И как только у тебя хватает сил! — Еле поспевая за ним семенящей походкой, дробно стуча высокими каблуками по тротуару, она пожаловалась: — Ох, и устала же я! Пожалуй, разочка два вернусь домой пораньше. — Она иронически усмехнулась, а потом добавила: — Только не сегодня. Я иду на «Шейха». С Родольфо Валентино. Эх, вот с ним мне и в пустыне было бы хорошо!
Дэнни взмахнул рукой:
Стихи, бурдюк вина и твой — Поющий голос — хоть пустыня тут, Но мне, клянусь, не нужен рай иной!Не Токстет-роуд, а оазис, Молли под пальмой, закутанная в покрывало, с глиняным кувшином на голове. Он рассмеялся.
Она хлопнула его по спине.
— Уж эти мне твои стихи… — И, не закончив, побежала, потому что на Глиб-роуд послышался шум трамвая.
Дэнни пошел дальше, размышляя, много ли есть девушек вроде Молли, в чьих комнатах валяются номера журнала «Влюбленные сердца», чьи вечера заполнены танцами, кино, поездками на заднем седле мотоцикла. Молли было восемнадцать лет, всего на два года больше, чем ему, но она казалась гораздо старше. Как и его ровесницы в «Национальном страховании». Физически они были взрослыми, а мальчик еще долго выглядит мальчиком, прежде чем стать мужчиной.
Этот парадокс сильно смущал и тревожил Дэнни. На службе возраст его духа, его интеллектуальные способности были брошены под пресс и отжаты так, что осталась лишь самая грубая фракция — его обязанности младшего клерка. Они его злили, хотя он и продолжал твердить себе, что надо только подождать и это лилипутское существование кончится. Он учился, готовился за кулисами к прыжку вперед. Во всяком случае, он имел право считать, что эта фальшивая нота в его нынешней жизни на самом деле лишь диссонанс, неизбежный для начинающего.
Неудовлетворенность работой заставляла его читать, и каждый раз, получив жалованье, он бродил по букинистическим лавкам на Каслри-стрит. Часто он думал, что Макгэррен был бы доволен. Это был и щелчок по носу Динейсу — директору школы, чьи Деловые Принципы означали превращение в узкого специалиста, не видящего и не знающего ничего, кроме того, что может ему понадобиться для успешного продвижения на избранном поприще.
И сегодня он нес с собой свое последнее приобретение, сделанное у прилавка под вывеской «Разные книги, шесть пенсов любая» — геккелевские «Мировые загадки», последний собственник которых не скупился на подчеркивания и пометки на полях: «здорово», «чушь», «ух ты!». Эта книга обеспечивала его порохом и пулями, чтобы каждое воскресенье вести перестрелку с преподобным Рейди, хотя его оружие и было снабжено глушителем, так что, нажимая курок, он, к своему огорчению, не слышал грохота выстрела.
На службе он прятал книгу в ящик стола, а в обеденный перерыв уходил в Сады и читал. Он не мог поделиться «Загадками» ни с кем из сослуживцев. Эта тема была вморожена в глыбу льда скрытым механизмом того табу, которое гремело в его ушах с самого раннего детства; того табу, которое одевало его дом еще более толстым ледяным покровом, как и дом Тейлоров, погребая подо льдом Изер. Он часто возвращался вместе с ней из церкви, но ей не разрешалось пойти с ним погулять. Он знал, что заслужить благоволение миссис Тейлор он может только одним способом: терпеливо выжидая, внимая преподобному Рейди и смиренно присоединяя свой голос к хвалебному гимну, который каждое воскресное утро несся над Глиб-роуд.
В зале бухгалтерии чувствовалась некоторая размягченность: слишком живы были еще воспоминания о прошедших субботе и воскресенье. Гарри Дент хохотал над своим очередным анекдотом, а две его слушательницы хихикали. Джон Росс откинулся на стуле, словно дома на диване. Лори Джадж, кассир, в своей клетке проверял, туго ли натянуты струны на теннисной ракетке, а Мервин Льюкас методически просматривал индекс, лежавший у него на столе.
Льюкас все делал официально. Любую мелочь. Даже когда он закрывал ящик стола или брал промокашку. Говорить с ним можно было только о служебных делах, и, хотя он вовсе не был начальством, все держались с ним почтительно и настороженно.