Марусина заимка
Шрифт:
– - Какие же, по-твоему, государственные власти? Например, генерал-губернатор?
– - Енерал-губернатор -- государственный... От великого государя. Правильный.
– - Значит, его решение правильное?..
– - Давно велел отпустить меня. Да вот, видишь ты...
– - Постой. Ну, положим, твое дело стал бы судить генерал-губернатор.
– - За что меня судить? Не за что.
– - Погоди! Ты, вот, говоришь: не за что, а гражданские власти говорят: есть за что. Надо ведь кому-нибудь рассудить. Государственные власти ты признаешь?
– - Не могут они... Они должны правильно...
– - Да ты обдумай хорошенько. Говорят тебе гражданские власти: пусть, мол, рассудит генерал-губернатор твое дело. Ведь он имеет право решать дела, так ли?
– - Ну?
– - сказал Яков, видимо, ожидая, что из этого выйдет.
– - Ты ему должен подчиниться, как правильной государственной власти?..
– - Нн-у-у?
– - протянул Яков, осторожно избегая ответа, и, очевидно, заинтересованный возможностью некоторой новой комбинации.
– - Ну, вот, и выходит от него решение: подчиняйся, Яков, новым порядкам, неси земские повинности...
Яшка смутился.
– - Эвона! Видишь ты... Вот... -- подыскивал он ответ.
– - Теперь отвечай мне: покоришься ты или нет?
– - То-оно (То-оно... в этом слове сказывается уроженец Пермской или Вятской губернии. Оно употребляется в тех местах каждый раз, когда говорящий испытывает затруднение и не находит подходящего выражения)... Видишь ты... Где уж, поди... Нет!
– - отрезал он наконец.
– - Где, поди, покориться. Како коренье... Невозможно мне...
И на лицо его легло то же выражение непоколебимого сурового упорства.
– - Слушай, что я тебя спрошу, Володимер, -- сказал он мне однажды.
– - Ты какого прав-закону будешь? Нашего же, видно?
Чтобы испытать Яшкину терпимость, я резко отверг свою солидарность с Яшкиным прав-законом и поставил перед этим фанатиком "старого прав-закону" основания совершенно несродного ему учения. В выражениях, понятных для Якова, я развил известный кодекс практической нравственности с основами братства и равенства. Злоупотребляя несколько его невежеством в догматике и св. писании, я опирался на изречение: "по делам их познаете их" и на подходящих, текстах из Иоанна, совершенно отвергая обрядность и ставя на ее место "дела", то есть практическое стремление к осуществлению формулы любви. Все это я выдал за свою религию.
Яшка слушал внимательно, но, к моему удивлению, вовсе не заметил самого существенного в моем исповедании.
– - Что ж?
– - удивил он меня.
– - Это и по-нашему так: все от Адама.
Я поставил вопрос яснее и обрушился со своею критикой на двуперстное знамение.
– - Читал ты в писании: "Поклонитесь в духе и истине"?.. А что такое персты: дух или плоть? Тут Яшка понял.
– - Сказано тоже...
– - медленно заговорил он, -- поклонитесь душою и телом...
– - А где это сказано?
– - спросил я. Яков задумался и не ответил.
– - Что ж? Это тоже хорошо...-- сказал он в раздумьи, -- конечно, всяк по своему разумению.
И, вздохнув, прибавил со странным выражением:
– - Всяк по-своему с ума-то сходит...
VI
Спустя две недели после нашего прибытия в острог, перед вечером,-- но еще задолго до поверки,-- арестантов стали загонять в камеры. Коридоры опустели, и в подследственном отделении воцарилась тяжелая, будто выжидающая тишина, по которой мы привыкли уже угадывать приближение высшего тюремного начальства. Вскоре громыхнула дверь дальнего коридора, послышалось звяканье оружия, шаги многочисленной толпы.
Ближе и ближе. Толпа ввалила в наш коридор. Шаги отдавались отчетливо и смолкали у Яшкиной двери.
Лязгнули запоры, дверь отворилась. Несколько секунд стояло гробовое молчание, затем раздался голос старика -- "помощника":
– - Выходи, Яков... на волю.
– - Врешь!
– - послышался в ответ суровый голос Якова.
– - Врешь, обманываешь, беззаконник! Не те времена, чтобы на волю меня...
Конвойные бросились в камеру: послышался шум борьбы, что-то грузно повалилось на пол.
– - По душу!
– - вскрикнул Яков подавленным, как будто задыхающимся голосом.
– - По душу пришли, господи!.. Смерть, смерть моя!
– - кричал он все громче и громче. В его голосе, то сдавленном, то резком и громком, слышалась глубокая тоска и страх смерти.
Сердце у меня сильно билось... Мною начинала овладевать Яшкина фантасмагория в связи с комментариями реалиста Михеича: "У них это живо!" Яшку вязали, чтобы свезти в дом сумасшедших, где царили известные упрощенные приемы лечения. Яков отбивался в последней степени отчаяния.
– - Володимер, Володимер!
– - вскрикнул он, вдруг вспомнив, что рядом, хотя за такою же дверью, есть человек, быть может, способный понять его положение.
– - Володимер, Володимер, Володимер!.. Фантасмагория овладела мною всецело. Я громко застучал в свою дверь.
– - Что такое еще?
– - послышался голос помощника смотрителя.
– - Кто это стучит?
– - Политические стучат, ваше благородие, -- сказал Михеич.
– - Спроси, что надо?.. Постой, я сам спрошу. Седой старик в мундире и папахе подошел к нашей двери и уставился в меня своими старчески бесстрастными, подслеповатыми глазами.
– - Вам что угодно?
Вопрос меня озадачил. Что мне было угодно? Реальная действительность глядела на меня в лице этого старика, и я не знал, что сказать реальной действительности. Я сам был заперт в одиночке, за крепкою дверью, и мне ли было вступаться за Яшку? На каком основании?
– - Что тут творится?
– - спросил я.-- Что вы делаете с Яковом?
– - Это... позвольте... Какое вам дело?.. Дело это не ваше... Получено предписание от начальства: отправить номер пятый в дом сумасшедших. Ну, мы и отправляем... Может ли все это до вас касаться?