Машенька из Мышеловки
Шрифт:
— Хорошо, капитан. Пусть они войдут.
Питерских распахнул дощатую дверь и отступил на шаг. Первой в блиндаж вошла девочка, смуглолицая и черноглазая, в коротеньком ситцевом платьице, босая. За нею коренастый, небритый мужчина лет сорока пяти, с густой сединой на висках, в синей косоворотке и тоже босой. Косоворотка его была изорвана в клочья, с груди и рукавов свисали лохмотья. Вид у этого человека был такой, словно он только что выбрался из горящего дома: лицо закопченное, грязное, в свежих царапинах, из которых сочилась кровь, руки покрыты
Девочка старалась держаться поближе к мужчине и с доверчивостью ребенка смотрела то на меня, то на капитана. Она и была почти ребенком: маленькая, смуглая, с какой-то обидой, затаившейся в припухлых губах.
— Когда и где перешли вы через линию фронта? — спросил я, взглянув на карту, чтобы сверить точность их показаний. Почему-то мне сразу поверилось, что эти люди наши, однако нельзя было забывать, что здесь проходит фронт и что противник уже не раз пытался засылать к нам своих лазутчиков.
— Мы перешли через фронт возле трех тополей и колодца, — негромко, спокойно сказал беженец. — Там еще есть небольшая сторожка лесничего. Мимо сторожки проходит канава, вот по этой канаве мы и проползли… Правда, чуть было не оказались в немецкой траншее…
— Подождите, — прервал я его, — немцы на этом участке фронта еще не рыли траншей.
Они переглянулись, и девочка сказала твердо:
— Вы ошибаетесь… В прошлую ночь, когда вы им задали трепку, они стали рыть траншеи. Мы сами не знали об этом и чуть было не налетели на фрицев.
Дядя осторожно поправил ее растрепанную косу, осмотрел на своей руке кровоподтек:
— И все-таки налетели… Пришлось впоперечную с немцем схватиться… Сильным оказался и увертливым, весь терновый куст изломал.
Мужчина сунул в карман руку, вытащил и положил на стол два смятых немецких погона:
— Это и весь трофей. Немецкий автомат мы не взяли: правду сказать, побоялись своих. Дело, сами знаете, не шуточное — с немецким автоматом через фронт идти.
— Значит, это в терновнике вы так исцарапались?
Он вытащил из брюк рубаху, приподнял ее до груди, и я увидел длинную рваную рану на его теле.
— Запомнятся мне, товарищ полковник, эти кусты. Я до сих пор понять не могу: как же другие фрицы нас не заметили? Такая потасовка в кустарнике произошла, но никто из фашистов не кинулся своему дружку на помощь. Может, сам я и не совладал бы с этим басурманом, да Машенька помогла, в ноги ему бросилась, будто связала.
Я еще раз взглянул на Машеньку, и она смущенно опустила голову:
— А потом мы бежали… Ух, как бежали! А пули по деревьям только чик-чик… Вот посмотрите мою косынку: пуля пробила!
Девушка достала из-за пазухи серенькую косынку, развернула и подала мне. Тонкая батистовая ткань была прорвана в двух местах.
— Хорошо, Машенька, я верю всему, что вы рассказываете. Но скажи мне по правде, ты знала, какой это риск? Фашистов здесь очень
Машенька вскинула голову, спокойно и прямо посмотрела мне в глаза:
— И все-таки мы решили прорваться к своим.
— Ты не ответила, Машенька, на мой вопрос. Ты знала, как это опасно?
На смуглом лице ее и в черных больших глазах промелькнуло удивление.
— Конечно, знала. Но как это объяснить вам? Мы не могли там оставаться. Мы все равно должны были прийти.
Она снова сунула руку за вырез кофточки и подала мне какую-то книжечку:
— Это и есть причина… Самая сердечная, товарищ полковник!
Я взял из ее рук книжечку, раскрыл. Это был комсомольский билет ученицы девятого класса Марии Боровиченко. С маленькой карточки на меня смотрело совсем еще детское лицо.
— Спасибо, Машенька, за хороший ответ.
Дядя Маши рассказал, что жили они в поселке Мышеловка и что долгое время он работал в пригородном колхозе, а два последних года — на железной дороге. В день, когда началась война, он в числе сотен добровольцев пришел в военкомат. Но его забраковала врачебная комиссия. Он тут же предъявил мне свой военный билет и заключение врачебной комиссии. Оно было коротко и строго: «Порок сердца. Не годен». Почти все товарищи Боровиченко ушли на фронт, а он остался. Его немножко утешала мысль, что железнодорожники — первые помощники фронтовиков, что через его руки пойдут на фронт боеприпасы, как вдруг случилось неожиданное… Ранним утром, собравшись на работу, он увидел на улице поселка зеленые фашистские мундиры.
Тогда он твердо решил перейти линию фронта, к своим, и сказал об этом Машеньке. Он без колебания доверил ей этот секрет, зная, что она согласится. Машенька росла без матери и всецело доверяла дяде.
Бежать из Мышеловки они собирались в следующую ночь. Фашисты уже шарили по хатам, уводили арестованных, развешивали грозные приказы. Трижды в течение дня врывались они и в дом Боровиченко, однако хозяев не заставали: Машенька и ее дядя прятались в голубятне, у них была краюха хлеба и кувшин воды. Голубятня оказалась хорошим наблюдательным пунктом. Прильнув к щели, Машенька видела, куда направляются танки и орудия врага, где выгружаются боеприпасы, где немцы роют окопы и ставят проволочные заграждения.
Сначала она следила за этой поспешной деятельностью вражеских солдат лишь из любопытства. Было так странно видеть незваных, чужих людей, суетившихся в их поселке. А потом она подумала, что если бы наши артиллеристы знали, где установлены орудия врага, пожалуй, они сумели бы накрыть фашистов в два счета.
Если бы наши знали… Но для того чтобы наши артиллеристы знали расположение войск противника, нужны донесения разведчиков и наблюдателей. Чем же она, Машенька, не разведчица, если уж довелось ей остаться за линией фронта? Просто пробраться к своим, спасаясь от фашистов, теперь ей казалось малой задачей. Нужно было раздобыть сведения о враге…