Машина Наказаний

Гавриленко Василий Дмитриевич

– Юрка! – Людка засмеялась. – Я же тебе дала на хлеб намазать, а ты всю сгущенку выпил.

– Спать, ребята, спать! – торопил Игорь.

Я слышал дыхание людей, с которыми меня свела Машина Наказаний. Я знал, что рядом со мной, в темноте, лежит девушка по имени Людка, посапывает слегка. А что если, словно невзначай, дотронуться до ее светлых волос? Интересно, мягкие у нее волосы, у Людки?

Я ел корейку и эту, как ее, сгущенку. Корейка и сгущенка – ничего вкуснее не пробовал.

Машина Наказаний пока что не наказала меня, а,

напротив, наградила самыми приятными за всю жизнь впечатлениями. Вдруг куратор Борислав Евгеньевич ошибся, и ничего со мной и с этими ребятами не случится? Мы выполним миссию, взойдем на эту проклятую гору, возьмем там то, что нужно этому юноше Игорю, спустимся вниз и отправимся восвояси? Я мог бы остаться здесь, в этом мире. Да, здесь холодно, но зато можно по-настоящему познакомиться с Людкой. И корейка здесь такая вкусная…

Дальше все произошло очень быстро.

Страшный грохот, раздавшийся где-то снаружи, заставил меня сесть.

В палатке раздался женский крик.

– Людка? – вырвалось у меня.

Что-то ударило меня в грудь, я захрипел.

– ЛАВИНА! ЛАВИНА, БЛЯДЬ!

Страшный вопль, нечеловеческий. Следом за воплем пришел страх.

Бежать. Прочь! Скорее!

– Не открывается! Молнию заклинило!

– Где нож?

Что-то резануло меня по щеке, но я не почувствовал боли.

Снаружи снова раздался грохот, а в палатке – треск разрезаемой материи.

– СКОРЕЕ!

Чьи-то руки толкнули меня, я выпал из палатки на снег, вскочил и бросился бежать вниз по склону. Я не думал о других лыжниках, даже о Людке. Я просто хотел оказаться подальше от этой чертовой палатки, которую с минуты на минуту накроет многометровым снежным пластом. Дары Машины Наказаний закончились. Наступило время умирать. Умирать?

Я остановился.

Сумрачные тени пронеслись мимо меня в сторону темнеющегося внизу леска.

– Стойте! – крикнул я, стараясь перекрыть завывания младенцев в небесной выси.

Младенцы завыли громче.

– СТОЙТЕ!

Мой вопль получился ровно таким, как тот жуткий крик в палатке: «ЛАВИНА! ЛАВИНА, БЛЯДЬ!».

Он получился точно таким, но было уже поздно. Мои товарищи исчезли из виду.

Полуголые, сонные, голодные, усталые после дневного перехода. На морозе. На этом пробирающем до костей, вымораживающем кровь морозе.

Теперь мне все было ясно. Но что я мог поделать? Уже сейчас меня колотила дрожь и я не был уверен, что смогу вернуться к палатке. А они – точно не вернутся.

Игорь.

Зинка.

Александр Алексеевич.

Николай.

Еще трое молодых и сильных парней.

И Людка.

– Людка! Лю-ю-юдка!

Младенцы завывали в вышине. Я опустился на колени. Холод сковал мое сильное, молодое тело.

Мне нужно идти к палатке. Нужно возвращаться.

– Людка!

Я никогда не видел девушку с такой улыбкой, с такими волосами. Как жаль, что я не осмелился дотронуться до них, тогда, в палатке, и проверить – такие ли они мягкие, как кажутся?

– Людка.

Случайная встреча, две-три улыбки. Ямочки на щеках. Ты была всем в моей жизни. Всем в моей грязной и жестокой жизни. Я люблю тебя, Людка.

Я поднялся и, разрезая босые ноги о снежную корку, поплелся в сторону леска.

***

Ранним утром асфальт влажный, точно проехала поливальная машина, но ее не было и в помине: поливальщик выпил на ночь лишнюю кружку пива. Цветут каштаны, сладковатый запах щекочет ноздри. Тихо. Палисадники, зеленые дома. Тополя. Желтые бочки с квасом. Колонки на улочках: можно напиться. Вода поначалу тепловатая, затем становится такой студеной, что сводит зубы…

У КНИГИ СЛАБЫЙ КОРЕШОК

Анна Павловна сложила в сумочку обед, расческу, зеркальце, навесила на грудь автомат и вышла из дому.

Было часов семь утра и солнце стояло достаточно высоко. У цветочной клумбы роились пчелы, где-то высоко в небе трезвонила какая-то пичуга. Анна Павловна с наслаждением вдохнула свежий воздух, улыбка появилась на ее растерзанном лице. Неторопливо сошла с крыльца.

Улица Трудовая спала. Вот уже пять лет восемь месяцев двадцать один день улица Трудовая спит.

Анна Петровна прошла мимо заросшего кустарником дома Григорьевых. Григорьевы спят. Иван Анатольевич с Марией Сергеевной спят в дальней комнате, на двуспальной кровати. Их дети - семилетний Сашка и трехлетняя куколка Маришка спят в детской комнате.

И Млечины спят, и Шибко, и Лиозовы... Спит улица Трудовая беспробудным сном. И город спит.

Анна Павловна, слегка ссутулившись, пошла по растрескавшемуся асфальту, схваченному с двух сторон зарослями малины и шиповника. Каблуки ее стучали.

Обыкновенно Анна Петровна носила удобные ботинки, найденные в магазине "Обувь для рыбака и охотника". В ботинках она совершала вылазки за продовольствием, охотилась.

Но на работу - только каблук. Как прежде. Как всегда.

Последний дом - деда Алё. В детстве Анна Павловна (тогда еще Аня), с подружкой Светой Морозюк (спит с мужем и сыном в двухкомнатной квартире на улице Ломоносова), лазали к деду в сад за клубникой. Тот, узрев нарушительниц, кричал из окна: "Алё! Алё!". На самом же деле деда Алё зовут Виктор Евгеньевич.

– Здравствуйте, Виктор Евгеньевич, - тихо сказала Анна Павловна, проходя мимо заросшего палисадника деда Алё. Ей ответила скрипнувшая на ветру сорванная с петли калитка.

Миновав Трудовую, Анна Павловна спустилась к реке Изюмке, весело гонящей по желтым камням прозрачную воду, с опаской преодолела дощатый раскачивающийся мосток. Дальше - улица Садовая, затем - Школьная.

Здание школы, наверное, самое мрачное в городе. Солнце блестит в щербинах стекол, на крыше зеленятся березки-подростки.