Машина пробуждения

Эдисон Дэвид

И она не собиралась рассказывать Эшеру правду, если только ее не вынудят.

Она обеспокоенно прошлась по пустым комнатам. А ведь она никогда не испытывала чувства тревоги. И никогда раньше не лгала своему клиенту. Поэтому она была вдвойне расстроена, поднимаясь по лестнице маленького домика к югу от Руин и бульвара Крыльев и разглядывая вазу с пожухлыми наперстянками, стоявшую в пролете под небольшим эркерным окном. Вот так и прошел весь ее день, совершенно бесцельно, а не существовало ничего более удивительного, когда заходила речь о Сесстри Менфрикс, чем бесцельность.

Конечно, дело было не только в Купере – оставался еще и сварнинг, чье нарастающее с каждым днем присутствие она ощущала всей

своей кожей. Все больше росла численность Умирающих паломников; Умирать им становилось все сложнее и сложнее, что беспокоило Эшера. И она его понимала… Возросшее количество Бессмертия порождало страх, природа которого отчасти была психологической, а отчасти – паранормальной. И совершенно непредсказуемой. Оно поражало молодых с той же легкостью, с какой и стариков, и весь воздух словно бы был заражен гниющими душами тех, кто должен был уже Умереть. «Сварнинг» – словечко из языка, про живых носителей которого никто не слыхал; он либо был немыслимо древним, либо же полностью выдуманным. Но если это слово действительно существовало, то, как смогла установить Сесстри, его значение лежало где-то между понятиями «подавленность», «тонуть» и даже «просветление», хотя какая из этих интерпретаций подходила в данном случае, оставалось открытым для обсуждения.

Смерть. Несмерть. Власть. Сварнинг. Ничто из этого не пугало Сесстри – все это была лишь пища для ее ума. Не более чем составляющая работы. Как и многие другие талантливые люди мультиверсума, Сесстри Менфрикс не позволяла вмешательству смерти прерывать ее исследования. Напротив, она даже расширила круг интересов, чтобы им не мешало существование, прерываемое порой сменой места жительства – по причине смерти, – и вскоре обнаружила, что потерянное из-за отсутствия непрерывности с лихвой окупалось общей продолжительностью. Вторая ее жизнь сложилась на редкость удачно: безмятежная, с доступом к многочисленным документам и сведениям, касавшимся огромного мультиверсума, о котором она и не подозревала, нося свое первое тело. В реальности, названной обитателями Пик Десмонда, Сесстри обзавелась семьей и плотно занялась исследованиями мультиверсума и основного способа перемещения в нем – смерти.

Что значит смерть для бессмертного историка? Что значит история для вечной женщины? Даже когда на Пик Десмонда обрушилась апокалиптическая война и спустившиеся с небес золотые машины разобрали весь мир на атомы, Сесстри осознавала, что обладает такой роскошью, как возможность искать ответы на вопросы в удобном для себя неспешном ритме. Но теперь ее вечному обучению угрожало возникновение сварнинга. А значит, предстояло с ним разобраться. Одна женщина против метафизического заболевания, пожирающего все вселенные? Конечно же, она могла с этим справиться.

Другие вопросы были куда менее приятными. К примеру, что такое любовь для женщины, никогда не встречавшей равного себе? Да и что, к слову сказать, такое любовь? Потемневшие наперстянки не ответили; напротив, они послужили причиной новым вопросам. Почему она не сменила воду в вазе?

Ах да, Эшер.

Она солгала, потому что Эшер пугал ее, а Сесстри еще в отрочестве поклялась никогда не бояться мужчин. Во всяком случае, хотя бы этому смог ее научить ее отец – Коний Владыка. Она обязательно поможет Эшеру с его проблемами, как только разберется с угрозой мультиверсуму.

Итак, вернемся к нашим баранам: Купер не мог прибыть сюда самостоятельно; от него даже не пахло могущественным волшебством, и он явно не был послом армии вторжения, явившейся из мира, достигшего невероятного технологического превосходства. Он был зауряден дальше некуда. Что оставляло ей не так уж и много вариантов, и все они в конечном итоге сводились к общему знаменателю, отчего Сесстри становилось не по себе: Первые люди. Боги, как называют их невежды. Она сама не разделяла подобного шарлатанства. Бесспорно, существовало сколько угодно созданий,

которые были – или старались поддерживать такое мнение – совершенно непостижимы для человечества и других рас Третьих людей, вот только богами в подлинном смысле слова они не являлись. Такие же игроки в большой игре, только с более загребущими руками и карманами поглубже. Пускай они и были чем-то за гранью понимания простых смертных, причиной тому простая ограниченность этих самых смертных, а вовсе не чепуха, именуемая божественностью.

Сесстри собрала сумку. Кое-что она все же могла предпринять; пускай она и не испытывала уважения к религиям, в ее силах было проштудировать некоторые антинаучные байки, рассказываемые в Неоглашенграде и про него. Придется просеять всю эту ахинею про богов с богинями и попытаться найти в ней зерно правды.

Бесила Сесстри только мысль, что какое-то знание может оказаться недоступным для нее только потому, что она – низшее существо. Такое отношение к делу казалось ей не более чем отвратительной отговоркой. Не говоря уж о том, что было просто оскорбительно. «Дайте мне неделю посидеть в библиотеке богини, – была уверена она, – и я во всем разберусь. Дайте мне час в компании с демиургом – и я вернусь с докладом, полным цитат и перекрестных ссылок, вполне соответствующих тем, что используются при написании исторических и эмпирических работ».

Что есть бог, как не человек, спрятавшийся за портьерой? И портьеры горели.

Какое-то время, после того как Эшер бросил его в Неподобии, Купер не слишком задумывался, куда бредет. Мертвый, покинутый, одинокий и потерянный – от этого у него сдавило в груди, а застилающие глаза слезы мешали смотреть. Когда же он наконец отдышался, то обнаружил, что очутился на оживленной пыльной дороге; все вокруг куда-то спешили, и не было ни одного места, где можно было бы спокойно постоять. Но на обочине он внезапно увидел нечто необычное – прохожие меняли свой маршрут, чтобы обойти кого-то, кто выглядел в точности как раненый пилот времен Первой мировой войны, прячущийся в бочке с пивом. В результате, правда, выяснилось, что этот джентльмен никогда не слышал о родном мире Купера и что он не столько прятался, сколько целенаправленно пытался утонуть. Но он и в самом деле был военным пилотом. Во всяком случае, ответ на этот вопрос и еще на один удалось вычленить из его бульканий.

– Куда идут те, кто потерялся? – спросил Купер у пилота, хотя вовсе не желал, чтобы его слова прозвучали так, словно прочитаны с бумажки из печенья с предсказаниями.

Он не понял ни ответа, ни куда ему указывают, но затем, застонав от супергероических усилий, пилот встал в своем бочонке, обрушив дождь светлого пива на мостовую, а затем махнул рукой вдаль и произнес:

– Мост. Музыка. Гора. – А потом, словно желая пояснить, добавил: – Через мост, сквозь музыку, под гору.

С этими словами он надвинул на глаза авиационные очки, сжал в руке красные бусины туго охватывающего его шею ожерелья и вновь погрузился в пиво. Одна его рука внезапно появилась из бледно-желтой пены, точно в жесте пародии на Озерную деву^[3], сжимая глиняную кружку, полную эля. Купер принял ее без лишних церемоний и до половины осушил, не успев дойти и до ближайшего угла. Пиво в посмертии оказалось куда крепче, чем ожидалось.

Пьяно пошатываясь, он спустился с моста, возведенного из костей великанов и армированного бетона, и уставился на то, что, как Купер надеялся, было именно тем, про что ему говорил замаринованный в выпивке пилот с красными бусами. Впереди поднимался островерхий холм – странный, со слишком крутыми склонами: почва вздыбилась, подобно муравейнику или вулкану, потеснив окружающие строения.

Дорога спускалась к парку, а затем убегала вниз, скрываясь в глубине высокого холма. Вдалеке, словно планетоид за секунду до столкновения, нависал над городом Купол.