Машина пробуждения

Эдисон Дэвид

empty-line/>

Никсон бежал вдоль канала, хотя кромка и была едва ли шире его стопы. Другие дети не знали, но это был самый короткий путь между Корой и Руинами к северу от Липового шоссе, а Никсон не мог появиться на Липовом шоссе до закрытия магазинов, если, конечно, в его планы не входило оказаться подвешенным за ноги на воровском столбе. Слишком уж много фруктов он по-наглому украл прямо из-под носа лоточников, и дурная слава о нем распространилась по всем окрестностям.

Но дурная слава не сильно пугала Никсона. Большинство беспризорников теперь шарахались от него как от чумы. Многие опасались детей, открывших собственное дело, и, должно быть, это к лучшему. А вот другие, те, кому он нравился… Они тоже зарабатывали свои

деньги сомнительным путем. И если чему Никсон и научился с момента попадания в этот город, так тому, что не следует совать свой нос в чужие игры, – невозможные события происходили здесь просто ежедневно и очень редко когда оказывались не ужасными.

И все же Неоглашенград предоставил Никсону золотую возможность, которую тот полагал лучшим подарком, какой только мог предложить мультиверсум, – реинкарнацию в мальчишку.

Да, совершенно верно, без какого-либо стороннего вмешательства душа умершего переносится куда-нибудь еще, влекомая скорее собственной неисцелимой природой, нежели каким бы то ни было космическим порядком, и снова воплощается в том облике, что наиболее соответствует ее представлению о себе. Никсон служил примером одной из особенных реинкарнаций. Нет, он не был из тех людей, кто вечно хранит молодость в своем сердце, а потому и перерождается в юное тело. Нет, Никсон, как и другие подобные ему, казались просто чьей-то нездоровой шуткой: убийцы, насильники и воры всех мастей – от генералов и попов до просто жадных до чужих денег проныр. Как догадывался сам Никсон, молодые тела служили отражением абсолютной порочности их душ – пусть сами они и не ощущали себя детьми, но все до единого члены вольного клуба переродившихся «немальчиков» и «недевочек» на интуитивном уровне цеплялись за те перспективы, какие даровала им новая жизнь в теле этаких херувимчиков, – это была идеальная маскировка. Наименее амбициозные из псевдодетей зарабатывали себе на хлеб постельными услугами, но, на вкус Никсона, такой образ существования скорее подходил кровавым шлюхам и ядовитым блудницам. Возможности умудренного опытом разума, скрытого в детском теле, не ведали границ.

Вот взять, к примеру, хотя бы нынешнее поручение. Работенка была довольно легкой, да только нанимателя явно не устроил бы настоящий ребенок… Никсон прибавил ходу, продолжая бежать вдоль стенки канала. Он не должен был опоздать с возвращением в ту заброшенную комнату, и встречу следовало закончить как можно скорее – последний этап работы шпиона редко занимал много времени. Все, что оставалось сделать, так это кивнуть: «Да, мадам безумные глаза, я видел его. Так точно, мадам, так близко, словно смотрел через лупу». А затем схватить деньги и бежать.

Никсон перепрыгнул через ограждение на краю канала и беззвучно приземлился уже на Руинной улице. Он угодил прямо в заплату солнечного света, но дорога вокруг была безлюдна. Солнце стояло почти в зените – небо еще не приобрело нормального цвета, но дело постепенно к тому шло, и Никсон позволил себе несколько секунд наслаждаться теплом, разлившимся по его лицу и груди. Зеленое светило скоро должно было уйти, а его место занять правильное, он чувствовал это. С точки зрения Никсона, самым странным в Неоглашенграде – а это уже о чем-то говорит – были именно его сменяющиеся небеса. В зависимости от настроения реальности на данный момент ты мог проснуться под совершенно любой из их многочисленных разновидностей, и если они не сменяются еще до обеда, то можно считать, что тебе посчастливилось увидеть редкое явление.

Он почесал маленький загорелый живот, воображая тот ужин, который купит себе на заработанные сегодня деньги. А еще – то солнце, под которым его съест. «Только представить, – мечтал Никсон, – честный заработок, желтое солнце в голубом небе и мясо в тарелке! Достойное завершение дня». Жизнь была хороша.

Подойдя к дому с синей

дверью, он вскарабкался на окно второго этажа, где на гнутый гвоздь, торчавший из рамы, была прицеплена красная лента. Оно было все еще открыто, и Никсон отважно запрыгнул в заброшенное помещение. Он пообещал себе, что на сей раз его ноги не будут трястись, когда он окажется в заколоченной комнате и наполняющей ее запредельной тьме, как бы ни прекрасна была леди и как бы ни пылал воздух от одного только ее присутствия.

Когда во мраке внезапно вспыхнула лампа, Никсон едва подавил испуганный вскрик.

Возникнув из коридора, невысокая женщина с приятной внешностью и красными кудряшками повесила лампу на стену и улыбнулась Никсону. Она не носила обуви, только выцветшую сорочку, позволявшую увидеть куда больше изгибов женского тела, чем обычно разрешалось Никсону. Такая же красная лента, как и та, что отмечала нужное окно, опоясывала голень нанимательницы. Она чуть приподняла эту свою изящную ножку.

– Он пришел? – спросила женщина; красные волосы парили в воздухе, подобно облакам, хотя не было и намека на сквозняк.

– Кто ты? – Вопрос сорвался с его губ прежде, чем он успел остановиться. «И какое тебе вообще дело до серого хиппаря, решившего встретиться с какой-то бабой на холмах Смещения?»

– Он пришел? – спросила она вновь.

Никсону подумалось, что эта женщина излучает просто экстраординарное спокойствие, хотя он и не понимал почему. Единственное, о чем он мог сейчас думать, так это о том, что она выглядит слишком настоящей, – эти волоски на ее предплечьях, морщинки на губах… Будто бы весь остальной мир был лишь старым кинофильмом, а она – настоящей женщиной, вдруг загородившей собой экран. Дело только в том, что Никсон был совершенно уверен: кем-кем, а настоящей-то она и не являлась. Насколько ему удалось узнать, есть на свете такие существа, которые выглядят как люди, не будучи ими на самом деле. Они также могут попытаться убедить вас в том, что они – боги, но нет, ими они тоже не являются.

– Я серьезно, – настойчиво произнес Никсон. – Мне действительно надо знать, кто ты.

На самом деле ни в чем таком необходимости у него не было, но как ему похвастаться приключившейся с ним историей перед другими такими же помойными крысами, как и он сам, если он не будет знать о том, кто это прекрасное хрупкое создание, излучающее такую силу?

– Если волнуешься об остатках денег – не надо. – Женщина протянула Никсону небольшую деревянную шкатулку, и он тут же заглянул под крышку; коробочка оказалась полна мелких монет, которых было, пожалуй, раза в два больше, чем ему обещали.

– Пришел, – слова слетели с губ Никсона, не успел он даже подумать.

Спрятав шкатулку за спиной, он шагнул назад, отступая к выходу. При виде денег его любопытство улетучилось.

Лицо босоногой женщины озарилось улыбкой чеширского кота, словно бы осветившей разрушающееся заброшенное здание вокруг них. Она сделала пару танцевальных па и протянула руку в приглашающем жесте; один ее глаз сиял подобно факелу, а второй оставался темным. Никсон помедлил, а затем нерешительно вложил свою маленькую загорелую ладошку в ее. Кожа женщины была одновременно и лихорадочно горячей, и холодной, точно космический вакуум. Взгляд сияющего глаза ослеплял, а темный казался разверзшей свой зев бездонной пропастью.

Женщина сдернула с себя красную ленту и повязала ее на большой палец Никсона.

– Когда увидишь его снова, сделай мне одно малюсенькое одолжение. Передай ему это. Он окажется еще совсем новичком и будет недоверчивым, но мне бы все равно хотелось, чтобы ты это сделал. Используй свою обезоруживающую улыбку.

Отпустив его руку, Шкура Пересмешника отступила назад и оценивающе посмотрела на мальчишку. Он был почти ее, но только почти. Потерянным на половину.

– Сделаешь это для меня?