«Машина времени». История группы. Юбилейное издание
Шрифт:
– Андрею?
– Группе. И на очередной репетиции, когда она закончилась, я сказал: «Вот я ухожу, а вы задержитесь, у меня для вас важное послание». И отдал это на чтение.
– Это стало для всех сюрпризом?
– Сюрпризом.
– То есть к этому не шло?
– Нет, не шло. Но я почувствовал, что надо уходить, потому что я играл слабо очень.
– Самокритично.
– Еще бы, когда рядом репетирует такой человек, как Фокин! Кто рядом с ним будет не слабо играть? А я вообще играл слабо.
– Возвращаясь к Маргулису…
– Это мы уже были в институте. Просто пришли
И Кавагое был хорошим музыкантом. Но у Кавагое очень вздорный характер. В группе все-таки есть лидер, хоть Макаревич все время говорит, что «у нас демократия в группе». Но это как бы дань традиции такая.
Кавагое любил спорить, доказывать, «я предлагаю – лучше!».
– Спорить именно по профессии, в рамках музыки?
– И по другим делам: куда ехать, что играть… Стоит или не стоит там выступать… но это уже после меня началось… такие течения… У нас вопрос, стоит или не стоит выступать, не стоял. Платят 60 рублей – значит, стоит выступать.
– На команду 60 за выступление?
– На команду, в какой-то школе на выпускном сыграть. Почему не стоит? Конечно, стоит. Купим новую колонку.
– Знаю, что Вадим Григорьевич Макаревич очень сочувствовал делу «машинистов», помогал, привозил технику. А родители остальных, твои родители как-то принимали участие?
– Мои родители – нет. Мои были против, но позволяли нам репетировать, когда их не было. Дома у меня.
– Это где?
– Серафимовича, 2. «Дом на Набережной». Там достаточно мощная звукоизоляция. Ну и соседи своеобразные, которые не придут со скандалом и участкового не будут вызывать: старой закалки.
– Расскажи о своих родителях.
– Это отдельная тема.
Конечно, они были против. Матушка моя не верила в это, она, как профессиональный музыкант, говорила: «Вы все слухачи; у вас нет школы, что вы можете вообще сделать?» Но у нас-то перед глазами были другие примеры. Были «Битлы», «Роллинги», которые тоже были все «слухачами». И вообще кто там профессионалом тогда был, кроме Градского?
И отец как-то всерьез это не воспринимал.
К «хаерам» были претензии, и меня периодически гоняли стричься.
– Да. Это было чувствительное наказание. А идеологический аспект рок-музыки обсуждался? Влияние Запада…
– Такого не было. А потом мы могли ведь, что и делали, когда играли на свадьбах, например, исполнять «Ой, при лужку, при луне», «Чайки за кормой» или «Полюшко-поле», мы это все умели и в нужный момент исполняли.
– Расскажи про маршала авиации Ивана Ивановича Борзова.
– Отец был командующим авиации ВМФ. Всю жизнь был связан с авиацией и с флотом.
В войну был сначала на бомбардировщиках тяжелых, на ТБ: (первый в мире серийный цельнометаллический двухмоторный бомбардировщик – Е.Д.), а потом на торпедоносцах.
«Ты помнишь, как все начиналось. Все было впервые и вновь»
– Репрессии вашу семью не коснулись ни в каких поколениях?
– Репрессии коснулись всех в той или иной степени. Но моих родителей – напрямую нет.
Но, скажем, бабушка моя с мамой уехали с Кубани… Потому что там сказали: «Михайловна, давай-ка, собирайся, уезжай, ты на очереди». Она рано мужа потеряла и занималась каким-то своим «бизнесом»: чего-то шила, чего-то еще делала, приторговывала…
И отца в 1942 году исключили из партии, это был серьезный момент. Это был очень серьезный момент: красного командира исключить из армии, летчика! Он тогда был, по-моему, старшим лейтенантом или капитаном. Ну, потом восстановили, потому что летчиков, наверное, было мало. А он настоящий был летчик, его сбивали два раза, и он оба раза переходил линию фронта.
– А было влияние отца одной из причин, по которой ты оставил занятие музыкой?
– Думаю, нет.
А вот в том, что я к хиппи относился очень сдержанно, и не увлекали они меня, – конечно, было. Потому что военные гены, конечно, во мне сидят.
– Но у Андрея Вадимовича тоже папа был фронтовик, потерял ногу на войне и, тем не менее…
– Он не был военным, это разные вещи!
У Андрея Вадимовича папа был необыкновенно талантливый человек во всех областях.
Я уже говорил, что он меня научил за полтора месяца рисовать все эти гипсовые головы именно так, как требуется. Обучил академическому рисунку. Поставил мне руку, глаз, все это… Едва к экзаменам успели. Люди занимаются, ходят на курсы год, два, три, а Вадим Григорьевич всему меня наспех обучил, очень быстро. И я ему необыкновенно благодарен. До сих пор, когда беру в руки перо, какой-то частью головы вспоминаю его.
Он играл замечательно сам. Был самоучкой, но играл виртуозно джазовые композиции, мог импровизировать как угодно.
– Когда не стало твоего папы?
– В 1974 году.
– На 22 года раньше, чем отца Макаревича, то есть он не застал звездную эпоху «Машины времени»? А мама?
– А мама застала, конечно.
– То есть она видела подъем «Машины времени», когда они реально стали легендарной командой? Удивлялась?
– Да нет, особенно не удивлялась…
Там же было очень строгое деление. Был вокально-инструментальный цех. И это был не ее цех. Она занималась вокалистами, одиночками.
– Там, в своей усадьбе, ты, наверное, мало общаешься с людьми?
– Чтобы вот так сидеть, как сейчас и два часа чего-то обсуждать – нет.
– Ведь ты застал первое музицирование Андрея с кем-то еще из твоих друзей, вы пели Высоцкого, да? Тогда, в 60-е годы были очень популярны барды, – Окуджава, Галич…
– Галича тогда мы не слышали. Были какие-то песни Визбора, Кима… Все, что писалось на магнитофон. Галич почему-то не присутствовал тогда.
– Ну, и у Кима были тогда песни-протесты, которые можно было бы отнести к антисоветским. Вы пели песни протеста, американские песни протеста. А протестные отношения в вашей компании существовали? По отношению к советской власти и идеологии?