Машина желаний (сценарий)
Шрифт:
Они стоят на краю карьера и смотрят вниз, и на грязных их лицах мерцают желтые отблески от Золотого Круга.
Слева – пологий спуск в карьер, разбитый гусеницами и колесами грузовиков. У начала спуска стоит, покосившись на груде выветрившейся породы, экскаватор с задранным ковшом.
– Другого спуска нет, – говорит Виктор. – Здесь кругом «комариные плеши» и всякая другая дрянь…
Профессор вытирает лицо дрожащей ладонью.
– А если попробовать с обрыва, на веревке?
– Я же тебе объясняю, чудак: нельзя. Верная смерть.
Они говорят тихо и даже как-то равнодушно – усталые,
– А здесь – не верная?
– А здесь – пятьдесят на пятьдесят.
Профессор снова вытирает лицо и смотрит в сторону спуска. Широкая дорога, избитая гусеницами и колесами грузовиков. Ничего страшного, ничего угрожающего.
– А что здесь – огонь, ток?
– Не знаю, – говорит Виктор. – Знаю только, что первый проходит пятьдесят на пятьдесят, а второй – на все сто.
– Это как там, в трубе?
– Примерно.
Профессор смотрит на Виктора.
– Значит, ты для этого меня и взял?
– Да.
Профессор отводит глаза и снова смотрит на спуск.
– А если я не пойду?
– Тогда я тебя убью, – спокойно говорит Виктор. Профессор криво усмехается. – Тебя убью, – продолжает Виктор, – а экспресс-лабораторию твою измельчу на кусочки. Это тебе мое слово.
Профессор медленно стягивает рюкзак и расстегивает клапан. Обнажается верхняя часть массивного цилиндра, тускло отсвечивающего металлом на солнце. Там нет ни циферблатов, ни шкал. Только диск наподобие телефонного в центре верхнего днища.
Профессор медленно набирает четырехзначный номер. Раздается тихий щелчок.
– Ну, положим, такую штуку на кусочки не измельчишь… – замечает он.
– Ничего, я уж постараюсь, – говорит Виктор. – Ты уж мне поверь. У меня с собой, между прочим, на всякий случай динамитная шашка. Вот уж не думал, не гадал, для какого дела она мне понадобится…
Профессор выпрямляется.
– Насчет пятьдесят на пятьдесят, – говорит он, – ты, конечно, врешь…
Виктор мотает головой.
– Нет, – говорит он. – Если Стервятник не наврал, то и я не наврал.
Профессор, теперь уже не отрываясь, смотрит на спуск.
– Глянуть смерти в лицо, – бормочет он, – сами мы не могли. Нам глаза завязали и к ней привели… Может быть, хоть жребий бросим все-таки?
– Нет. Жребий мы бросать не будем. Это не игра. Это вы все в игры играете, а мне нельзя. У меня дочка калека. Я по Зоне ходил, а она за это расплачивается. Ребенок. Дразнят ее. И ничего нельзя сделать. Все, что приносил, на докторов ухлопал. Все без толку. Они уже и не обещают ничего. У меня это последняя надежда. Мне рисковать нельзя. Иди, Филипп, иди. Не бойся. Все обойдется. Иди.
Профессору очень страшно. Он делает несколько шагов к спуску, и видно, как у него подгибаются ноги. Потом он останавливается и стоит, понурив голову. Виктор вынимает из кармана нож и, заведя руку за спину, щелкает выскочившим лезвием.
– Это больно? – спрашивает Профессор, не оборачиваясь.
– Нет, – говорит Виктор. – Нет! И не почувствуешь ничего… Да что я говорю – ничего с тобой не будет! Иди, старик, иди!
И Профессор идет. Сначала медленно, спотыкаясь на колдобинах, затем все быстрее и быстрее, и вот он уже бежит, выставив перед лицом согнутую руку.
Виктор отворачивается.
Некоторое время он стоит неподвижно, затем осторожно отводит ладони от ушей.
Тишина. Нет, не совсем тишина. Слышится слабое тиканье. Виктор нагибается, подбирает оправу, зажимает ее в кулаке и осторожно оборачивается.
На спуске – никого. И ничего. А тиканье все громче. Это тикает экспресс-лаборатория, торчащая из развязанного рюкзака Профессора. В злобе и отчаянии Виктор пинает ее сапогом, и она тяжело заваливается набок. Ждать больше нечего.
Поминутно утирая единственным уцелевшим рукавом залитое потом лицо, Виктор начинает спускаться в карьер. Губы его беззвучно шевелятся, глаза полузакрыты. Он похож на одержимого. Он и есть одержимый.
Увязая по щиколотку в белом песке, он бредет по дну карьера и подходит к краю огромного желто-сверкающего диска. Не задерживаясь, он ступает на него, и нога его проваливается, и он бредет по золотой пленке, оставляя за собой черные рваные дыры, не переставая что-то беззвучно твердить, шевеля губами, полузакрыв глаза и откинув голову назад… И он сходит на песок и идет по песку, а в карьере сгущаются сумерки, а он все идет по песку, и карьер погружается во мрак, и слышится скрип, словно отворяется деревянная дверь, и шорох шагов по песку сменяется стуком каблуков по камню, и в сером свете Виктор поднимается по лестнице и вступает на лестничный пролет своего дома. Здесь все тот же режущий яркий свет лампочки без плафона, грязноватая лестница, уродливая карикатура на стене, и только пьяный в цветастом шарфе теперь уже не стоит, а сидит в том же углу, широко раскинув ноги, бессильно уронив голову на грудь.
Трясущейся рукой Виктор отпирает дверь своей квартиры и входит в пустую прихожую, распахивает дверь в гостиную и останавливается на пороге.
Жена стоит у стола и смотрит на него, а рядом с нею стоит девочка-калека, опершись на костылики и высоко подняв острые плечи, косолапо поставив тоненькие больные ноги, и тоже смотрит – не на него, а немного мимо, сквозь черные очки.
Он сразу сникает. Опустив голову, он неловко стягивает с себя рюкзак и бросает его на пол. И рюкзак лопается во всю длину, и из прорехи извергается на пол поток золотых монет вперемешку с обандероленными пачками банкнот.
Он тупо смотрит на эту кучу, и жена его с окаменевшим лицом смотрит на эту кучу, и только девочка смотрит черными очками куда-то в сторону.
Они молчат. И в тишине слышно нарастающее тиканье. Это тиканье вдруг прерывается, и ослепительный свет заливает окна. Виктор и его жена, вскрикнув, закрывают лица руками, а девочка быстро поворачивает голову к окнам. Свет за окнами меркнет, и страшный удар сотрясает дом. С лязгом и дребезгом вылетают стекла, распахиваются рамы, и в опустевших проемах видно, как над черными силуэтами домов вспухает, раздувается гнойным пузырем огненный гриб атомного взрыва.