mASIAfucker
Шрифт:
Остальные купе были заняты азиатскими женщинами. Женщины, похожие на героинь индийского кино, женщины, похожие на Рамзеса Второго, женщины с громадными этнографическими серьгами в ушах, женщины, похожие на Джеки Чана, женщины в шароварах, галошах и пестрых балахонах…
Опустив верхние полки, они клали на них фанерные щиты — получалось вроде балкончика. Рассевшись вдоль стен, человек по 12 — 15, азиаты так и ехали. Спали сидя. В коридор старались выходить пореже.
С женщинами ехали дети. Матери привязывали их за ручки нитками к двери,
Закрывать двери в купе здесь было не принято. Даже нижнее белье мужчины переодевали при распахнутых дверях. По ночам к нам в купе кто-то постоянно заглядывал. Просто чтобы посмотреть: как мы тут?
В коридоре и тамбуре для курения тоже ехали пассажиры. Некоторые спали прямо на полу. Некоторые сидели, поджав ноги и разгадывали кроссворды на азиатских языках.
Через одно купе от моего ехал азиат, лицо которого было покрыто розовыми язвами. Сперва я думал, что это шрамы… или солнечные ожоги… а потом оказался прижатым к нему в очереди в туалет и увидел, что одно ухо у мужчины полностью отгнило и теперь на его месте осталась только дырочка, чтобы подслушивать, о чем болтают окружающие.
Мне с моими комплексами и мизантропией следовало угодить именно в такое место. Менее комфортно, чем здесь, я чувствовал бы себя, наверное, только в тюрьме.
Чаще всего я общался с блондинкой, ехавшей в моем купе. Она рассказывала, что раньше жила в Узбекистане, потом эмигрировала в Россию, а сейчас едет навестить родственников.
— Уехала я ребенком. В школу еще не ходила. Но до сих пор, когда вижу по телевизору человека в тюбетейке, чуть не плачу. Очень теплое чувство к Азии. Несмотря на всю дискриминацию русских.
— А была дискриминация?
— Была.
— Хамили в магазинах? Отказывали в приеме на работу?
— В 1991-м в сельских районах всех русских вырезали. Мама даже не стала продавать квартиру. Мы просто собрали, что успели в коробки и бежали.
Проводники и пассажиры смотрели на ее белые волосы, как на непристойную фотокарточку. Южане любят блондинок.
Как-то, проводя каникулы на Черном море, я забрел ночью на пляж. Там целая стая аборигенов по очереди делала секс с русской девушкой. Ее белые волосы разметались по гальке.
Южные мужчины подогнали к месту машину и подсвечивали себе фарами. Некоторое время я стоял в темноте и смотрел на происходящее. Когда прикуривал сигарету, девушка еще кричала и отбрыкивалась. Когда я выкинул окурок, она даже не шевелилась. Мне была видна запекшаяся кровь на ее незагорелых ногах.
Утром третьего дня ритм, в котором стучали колеса, изменился. Раньше он напоминал стихотворный размер «Калевалы», а теперь — каламбуры Омара Хайяма.
Холмы за окном были покрыты сгоревшей травой. Совсем на горизонте виднелись горы. Они были голубые.
Чтобы не портить ландшафт, аборигены спилили на дрова все деревянные столбы, и теперь единственной неровностью, попадавшейся за окном, были старинные мусульманские кладбища… городки мертвых… купола и минареты, стоящие прямо посреди плоской степи.
Из-за того, что степь была холмистой, горизонт казался очень близким, а мир — маленьким. Он весь был моим.
Русскую границу мы проскочили ночью. Моя большая страна без сожалений выпустила блудного сына. Зато с утра по вагонам начала ходить казахская полиция.
Я пошел умываться и сразу же наткнулся на карликового, но коренастого полисмена в форме.
В отличие от меня он был опрятен, свеж и сух, как «Хаггиз». Он спросил мое имя, фамилию, конечный пункт следования и не везу ли я чужих передач. На все вопросы я отвечал быстро и четко.
Хорошо, что он не спросил, с какой целью я еду. Вот тут я бы растерялся.
Разглядев мою фотографию в паспорте, полисмен перевел взгляд на меня.
— Зачем ты бреешь голову?
— Мне эстетически неприятно наличие на голове у мужчин сальных выростов, именуемых «волосами», вы понимаете?
— Ты из этих… которые бьют нерусских?
— Нет.
— Да, да! Ты точно из них!
Он смотрел на мою лысую голову и улыбался. Передние зубы у милиционера были вставные. Дешевая металлокерамика. Не исключено, что собственные милицейские зубы остались где-нибудь в Москве, рядом со скинхедовским ботинком на толстой подошве.
— Пойдем-ка, выйдем в тамбур.
Мы вышли в тамбур. Там стояло еще несколько казахских копов. Они пообщались на своем языке. Среди слов я разобрал и несколько русских: «бритый» и «дать пизды». Мне не понравилось то, что слова стояли так близко.
Отвечать за все, что натворила моя страна… за скинхедов… за Чечню… я не был уверен, что являюсь подходящей кандидатурой для этого.
Оно конечно: Россия — великая страна. Великая величиной продаваемого на Запад газа, но еще более великая — великой русской культурой. Вы, кстати, замечали, что главной темой этой культуры является отвращение ко всему русскому?
Все более или менее приличные русские писатели всегда жили за границей. Те же, у кого денег уехать из России не хватало, писали исключительно о том, как блевотворно все, что их окружает. За что и те, и другие были признаны великими гражданами своей страны.
Как каждый приличный человек, я терпеть не могу свою Родину. Однако объяснять это казахским полисменам не хотелось. Те обступили меня полукругом.
— Убивал бы бритоголовых тварей.
— Понимаю.
— Как увижу бритоголового — нос ему ломаю.
Что я должен на это сказать? Полисмены поболтали еще, кинули мой паспорт на пол и, уходя, наступили на него ногами. Один из них процедил, глядя мне в глаза: «Урод!»
Я поднял паспорт, сунул его в задний карман брюк. Потом все-таки дошел до туалета, умылся, вытерся и долго рассматривал свое отражение в зеркале.