Маска Аполлона

Рено Мэри

— Надо опередить толпу, — сказал я. — Иначе затопчут. По крышам далеко можно пройти, но ты платье подцепи, так много не набегаешь…

Она оказалась так неуклюжа, что пришлось это сделать за нее. И мы стали карабкаться дальше по верху крыш, слушая позади вопли сиракузцев и боевой клич кампанцев. Их офицеры уже не пытались держать их в узде; ясно было, что город им отдали. Аксиотея вела себя прекрасно, без паники. Я вспомнил девичий забег в Олимпии. Когда остановились отдышаться, она спросила:

— Куда мы идем?

До тех пор я и сам не знал; но тут же ответил:

— В театр.

Предстоял еще один подъем на крышу. Мы помогли друг другу взобраться, и увидели, что зарево стало ярче.

— Знаешь, — говорю, — там не хуже, чем где угодно; есть где прятаться. А там я получше думать смогу.

Крыши наши кончились, пришлось спускаться на улицу; и мы тотчас попали в толпу, бежавшую к воротам, но всё еще были впереди основной давки. Где видно было стены над домами, они были полны наемниками из Ортиджи. Мы свернули в боковую улочку; от ворот донесся неистовый вопль; мы правильно сделали, что не стали даже пытаться туда. А театр был уже рядом; прямо перед нами отражал свет огня его высокий позолоченный тирс.

— Пошли, — сказал я. — Доверимся Дионису. Я сделал ему отличный подарок, уж не говоря о том что работал на него всю жизнь. Может и он для меня постараться.

Возле театра был храм Аполлона, теперь до дверей забитый толпой, искавшей спасения. Внутри сверкали под лампами золотые волосы бога. Я поднял руку, призывая на себя благословение его; но слишком там было много драгоценностей и женщин; я боялся, что благочестие кампанцев не устоит. Вообще, богов поверженных врагов люди боятся меньше, чем своих собственных. Я надеялся только на Диониса.

В театре было совсем пусто. Безжизненный амфитеатр работал, словно резонатор, усиливая рев и вопли погрома. За скеной сначала показалось совсем темно, но вскоре мы обнаружили, что света от окон достаточно. Я пошарился в комнате уборщика и нашел кой-какую еду; даже кувшин вина там был. Это мы забрали в костюмерную протагониста. Есть нам не хотелось, но вину обрадовались. Наверно во всем городе мы были единственными, кому его до сих пор не хватило.

— Оставайся здесь, — сказал я, — никуда не ходи. Я поднимусь на Божью Платформу осмотреться.

Однако, так ничего и не увидел: высокие ярусы театра закрывали обзор. Только шум и сполохи пламени. Я прилег чуть подумать (актер не может находиться на Божей Платформе без того, чтобы чувствовать не себе двадцать тысяч глаз). По дороге сюда я не вспомнил о всех роскошествах театра, какие старший Дионисий учинил здесь во славу своих пьес. Куда ни глянь — бронзовые статуи и позолоченные фестоны… Быть может, грабить театр они станут не сразу; но уж если начнут, — не остановятся, пока на очистят из конца в конец; а потом еще и подожгут, без вариантов. Дионис, подумал я, поможешь ты слуге своему? И вспомнил, как последний раз был здесь: завершал пьесу, богом в «Вакханках».

Вообще-то мысли по очереди приходят, одна за другой; но тут меня словно молния озарила. Спустился я вниз и пошел к Аксиотее, нащупывая дорогу (глаза снова к свету привыкли). Рука ее приподнялась с ложа; я встал рядом.

— Я думал, — говорю, — что сделать, если они придут сюда.

Почувствовал, как они застыла, словно деревянная; но не произнесла ни звука. Изо всех сил старалась, бедняжка, по рецепту Платона: будь тем, кем хочешь казаться.

— Слушай, — говорю. — Это кампанцы, крестьяне с гор; едва ли хоть один из них был когда-нибудь в настоящем театре; а прибыли они только что. Мы с тобой должны им внушить страх перед богом. Пойдем, покажу тебе, как.

Повел ее на площадку с рычагами, лебедками, колесами… Никогда в жизни не бывал я в театре со спецэффектами, чтобы не разобраться, как там что работает. Ну а в Сиракузах тем более: там машины настолько знамениты, что просто непрофессионально было бы их не изучить. Их я знал все.

— Вот это здоровый, — говорю, — он для грома. Тяжеловат, конечно, но тебе надо как-то ухитриться потянуть его, чтобы барабан с громом повернулся; а потом еще два раза. Потом подождешь, пока я закричу, — и опять то же самое. Поняла? Потом сосчитаешь до десяти, — и тяни вот этот. Он для землетрясения.

Мы повторили это несколько раз; и я полез искать ворот резонатора. Где-то он должен был болтаться в темноте наверху, а я никак не мог его нащупать; и страшно боялся зацепить что-нибудь такое, из-за чего нас заметят. Наконец, резонатор опустился, и я его закрепил.

— До утра нам отсюда двигаться нельзя, — говорю. — Чтобы в любую минуту готовыми быть. До чего ж ты замерзла… Подожди, что-нибудь теплое найду.

За скеной нашлась старая портьера; я завернулся в нее вместе с Аксиотеей… А девушке руки растер, чтобы она работать могла если что. Когда какой-то крик еще страшнее прежних раздался еще ближе, она придвинулась ко мне, я ее обнял… Очень трогательны были ее тонкие плечи в этом мраке.

Звезды на небе спрятались за дымами пожаров; я потерял счет времени. Я думал о Феттале, с которым может быть так и не попрощаюсь; она о Ластении, просившей ее не уезжать… Так мы и разговаривали о свои любимых, держа друг друга за руки; утешались как могли. И всё время крутилась мысль, что если кампанцы появятся, — лучше бы им это сделать еще ночью. Вряд ли удастся одурачить их при свете дня.

Теперь крики стали настолько страшны, что всё прежнее показалось тишиной. Как будто тысяча женщин надрывается разом, посреди предсмертных криков стольких же мужчин; а какой-то ребенок тянул и тянул свой истошный вопль, тонко как птица… Они ворвались в храм Аполлона. Я намотал портьеру на голову Аксиотее; она высунулась и спросила:

— Попробуем гром?

— Нет, — говорю. — Акустика работает только внутри. Бедняги. Да отомстит за них бог.

В храме они застряли надолго. Через некоторое время слышно стало, как плачут женщины, которых оставили в живых и потащили в Ортиджу. А тот ребенок всё тянул и тянул на одной ноте, пока не умер наверно. Я глянул на небо через голову Аксиотеи, ежеминутно ожидая первых проблесков зари.

И вот они появились. Прошли через верхний вход, очутились на последнем ярусе; закричали удивленно, попав в незнакомое и непривычное пространство; потом кинулись на добычу внизу.