Маска чародея

Швайцер Даррелл

Наступили голодные дни. Никто больше не оставлял корзин с едой под дверью, а у меня даже и мысли не возникало отправиться в город. За причалом постоянно стояли сети, и иногда мне даже удавалось что-то поймать, но чаще всего приходилось довольствоваться нехитрыми запасами, оставшимися в доме: черствый, как камень, хлеб, немного копченого мяса, напоминавшего по вкусу старый кожаный ремень, сушеные фрукты. Я уже начал казаться себе призраком, таким же, как и все остальные члены моей семьи: дух бродит неизвестно где, ну а что с телом, в общем, неважно…

Зачастую я вообще забывал

поесть и, поднимаясь от своей писанины, шатался как пьяный – собственное тело меня не слушалось. Сам себе я напоминал полую бумажную фигурку, качавшуюся из стороны в сторону и едва не сносимую порывами ветра. В таких случаях я лишь бессильно хватался за перила и ждал, пока головокружение пройдет.

К концу лета я полностью закончил черновик своей истории и начал переписывать ее на лучшую тростниковую бумагу, особенно старательно вырисовывая заглавные буквы. Если мне удавалось полностью сосредоточиться на работе и ни на что не отвлекаться, рука у меня была твердой. И это меня вполне устраивало. Пока я писал, я не страдал от неудовлетворенности собой, так как мою историю, казалось, рассказывал кто-то другой, какой-то воображаемый Секенр. Возможно, я даже знал его когда-то, давным-давно, но я им не был. Я был не героем книги, а простым каллиграфом.

Ложь, сплошная ложь. Чародей Секенр, а поверишь ли ты сам хоть слову из написанного тобой?

Нет, невозможно. Иногда мои страхи непроизвольно прорывались наружу, и мне оставалось лишь покрепче закрыть глаза и попытаться загнать их обратно, в ту маленькую клетку, которую я сам выстроил в собственном разуме. Я падал навзничь и плакал. Я стучал кулаками по балконным перилам, по стене или по полу, но не мог обмануть никого, по крайней мере, самого себя.

Ничего, по правде говоря, не изменилось. Наследие Ваштэма камнем висело у меня на шее.

Говорят, чародей никогда не умирает полностью. Просто его тело перестает существовать, и он становится невидимым для глаза простого смертного. Но он по-прежнему прячется на задворках мысленного зрения, там, в тени. Он проскальзывает между досками пола, между закрытыми ставнями, сквозь замочную скважину запертой двери. Ты открываешь книгу, а он затаился на странице, спрятавшись между буквами, как крохотная, но страшно ядовитая змея в букете цветов. Он выжил, пусть даже лишь в снах, его неупокоенный дух вновь и вновь возвращается из затянутой туманом Лешэ. Даже Сюрат-Кемаду не поглотить его до конца.

И магия тоже никогда не исчезает полностью. Она может бесконечно ослабеть, как эхо в горном ущелье, но чуткому уху все равно удается различить его слабые отклики.

Итак…

Ночью дом раскачивался и скрипел, как корабль на якоре. Часто я просыпался, прислушиваясь к его таинственным звукам. Их можно было принять и за шорох шагов, и за шепот, и за чавканье бревна, застрявшего в мягком речном иле. Иногда, проснувшись, я вставал и бродил по комнатам. В углах мелькали, исчезая из поля зрения, призраки.

Однажды утром в кладовке я наткнулся на старушку. Она негромко напевала, занятая каким-то непонятным делом – казалось, она пряла невидимую нить.

Я подошел и заговорил с ней. При моем приближении

она так и не подняла глаз и не оторвалась от своего занятия. Я тронул ее за плечо и ощутил в руках нечто менее материальное, чем паутинка, но все же что-то там определенно было. И вдруг – ничего, пустота. Я так никогда и не выяснил, кем она была.

Вечером того же дня похожий на труп гость – о, как я боялся их в детстве! – один из многочисленных посетителей отца, которых я видел лишь через щель в двери спальни, один из тех самых, выполз из реки на балкон и приник к окну, где я сидел с книгой.

– Ваштэм… – позвал он, и от его голоса повеяло холодом зимнего ветра.

Я поднял глаза и медленно закрыл книгу, не показывая ни страха, ни удивления.

– Я не Ваштэм.

– Ничто не забыто, Ваштэм. Твой новый облик не скроет тебя от ищущего взгляда.

Тварь придвинулась ближе. Речной ил и черная слизь капали с нее прямо на обложку книги. Я хладнокровно вытер ее рукавом и отложил книгу в сторону.

Больше всего существо напоминало скелет, одетый в лохмотья, и пахло от него скорее протухшей водой, чем гниющей плотью, но я сомневался, что он вообще когда-то был человеком. Череп его был вытянут вперед, а челюсти определенно напоминали собачьи.

– Я не Ваштэм. Я Секенр. Я не отвечаю за то, что Ваштэм сделал тебе или тому, кто тебя послал.

– Ничто не будет забыто и прощено, Ваштэм, до тех пор, пока светит солнце, ничто не сотрется из памяти, пока тьма вытекает из чрева Сюрат-Кемада, ничто не изменится просто от того, что ты наденешь новую личину.

– Повторяю еще раз, я не Ваштэм.

– А я утверждаю, что ты лжешь.

Тварь ткнулась мне в лицо уродливой лапой с четырьмя пальцами. Я отпрянул назад.

– Зови меня, как хочешь, – сказал я. – Это ничего не меняет.

Я заметил, что в доме воцарилась полная тишина. Все скрипы и шорохи прекратились, словно само здание замерло, чтобы подслушать наш разговор.

– Я зову тебя Ваштэм, как до Ваштэма, я звал тебя Орканр, и Тально, и Бальредон, и Таннивар. Я звал тебя множеством имен. Но они не меняют сути. Твой злобный дух подобен копью, летящему сквозь столетия и пронзающему одно сердце за другим…

– А кто ты?

Я так и остался сидеть, с трудом заставляя себя сохранять хладнокровие, но крепко сжимая края столешницы.

– Посланец.

– М-мда? А ты, случаем, не из эватимов? Уж не думаю, чтобы могущественнейшему из богов пришло в голову нанимать такое ничтожество…

Тварь зашипела сквозь поломанные зубы, страшно похожие на собачьи.

– Кривлянье тебе не поможет, Ваштэм.

– Когда увидишь Ваштэма, расскажешь ему об этом…

– Я вижу его перед собой сейчас.