Маска чародея

Швайцер Даррелл

– Где отец? – спросил я, но она лишь вскрикнула и спрятала лицо у меня на груди. Тогда я задал следующий вопрос: – А где мама?

Хамакина посмотрела мне в лицо и очень тихо сказала:

– Ушла.

– Ушла?

– Она ушла к богам, сын мой.

Я поднял глаза. Отец появился из кабинета в своей мантии чародея, свободно свисающей над мятыми белыми штанами. Он двинулся в нашу сторону, сильно хромая, словно разучился ходить. Мне показалось, что у него отказали ноги.

Хамакина вскрикнула и выбежала на набережную. Я услышал, как хлопнула

парадная дверь.

– Отец, где мама? – настойчиво повторил я.

– Я же сказал… ушла к богам.

– А она вернется? – уже потеряв надежду, переспросил я.

Отец не ответил. Какое-то время он продолжал стоять в дверях, уставившись в пространство, словно забыл о моем присутствии. А потом неожиданно спросил меня:

– Что ты видел, Секенр?

Я рассказал ему.

Он замолчал.

– Не знаю, – сказал я. – Все это не имеет никакого смысла. Наверное, я что-то сделал не так?

Он обратился ко мне очень ласково, как всегда говорил, когда я был совсем маленьким.

– Нет, неверующее дитя, ты все сделал верно. Запомни: пророческие видения о твоей жизни будут приходить к тебе постоянно, пока ты жив, и, как и сама твоя жизнь, эти пророчества навсегда останутся загадкой, настоящим лабиринтом, где за очередным поворотом многое неожиданно становится ясным, а многое останется сокрытым навсегда. С каждым прожитым годом ты все больше и больше будешь понимать события прошлой ночи. Ты будешь приближаться к истине, и каждый новый фрагмент этой гигантской головоломки будет изменять значение целого, всего, что произошло прежде… Но конечной цели ты никогда не достигнешь, во всяком случае, полностью.

От холода и сырости я заболел, свалился в лихорадке. Целую неделю я пролежал в постели, часто бредил, и иногда мне казалось, что фигура в маске из моего видения стоит у меня в изголовье, босиком на поверхности темной воды, а вокруг шумит сухой тростник. Иногда, как только вставало солнце, человек снимал маску, и мне в лицо кричала цапля, поднимавшаяся в воздух на крыльях грома. Иногда под маской оказывался мой отец. Он приходил ко мне каждый день на рассвете, клал руку мне на лоб, произносил какие-то слова, которых я не понимал, и заставлял меня выпить сладкого сиропа.

Но как только лихорадка прошла, я стал видеть его гораздо реже. Он постоянно удалялся в кабинет, с грохотом захлопывая за собой дверь. Мы с Хамакиной оказались предоставленными самим себе. Иногда нечего было есть. Мы пытались собирать фигурки из оставшихся от мамы фрагментов геватов, но ничего хорошего у нас не выходило.

А между тем из отцовского кабинета неслись громы и молнии. Весь дом ходил ходуном. Иногда из кабинета распространялась немыслимо отвратительная вонь, и мы с сестрой были вынуждены ночевать на улице, на крышах вместе с городскими нищими, несмотря на подстерегавшие в ночном городе опасности. А однажды, когда я, испуганный до смерти и едва сдерживавший слезы, тихонько подкрался к двери кабинета, я услышал, как отец говорит и ему отвечает множество голосов, далеких и слабых. Один из них был похож на мамин голос. Во всех этих голосах слышались испуг и мольба, они были хриплыми и надтреснутыми.

Время от времени я гадал, куда ушла мама,

и по мере сил пытался утешить Хамакину.

Но в глубине души, где крылись мои худшие страхи, я прекрасно понимал, что с ней случилось. Этого я рассказать Хамакине не мог.

Не было никого, к кому бы я мог обратиться за помощью, так как отец стал одним из самых известных в городе черных магов, которого боялись даже священнослужители. Демоны воздуха и воды постоянно собирались у нашего дома. Я слышал, как скрежещут их когти, как волочатся их хвосты и крылья, когда мы с сестрой дрожали от страха, забившись в свою спальню, или сидели на крыше.

На улицах, едва завидев нас, люди отворачивались.

Однажды отец вновь пришел ко мне – он двигался с таким трудом, словно внезапно одряхлел. Он посадил меня за кухонный стол и долго смотрел мне в глаза. Я боялся отвести взгляд. Он плакал.

– Секенр, – сказал он очень ласково, – ты все еще любишь своего отца?

Я не смог ответить.

– Ты должен понять, что я очень люблю тебя, – сказал он, – и всегда буду любить, независимо от того, что произойдет. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Я хочу, чтобы ты преуспел в жизни. Женись на хорошей девушке. Я не хочу, чтобы ты стал тем, чем стал я. Дружи со всеми. Не имей врагов. Не надо никого ненавидеть.

– Но… как?

Он взял меня за руку и сжал ее.

– А теперь пойдем.

Я был страшно напуган, но все же пошел с ним.

Когда он вошел в город, там началась настоящая паника; он тащил меня за руку, проходя по улицам своей странной походкой, в черной, как ночь, накидке, волочившейся за мантией чародея – так ящер пытается ковылять на своих неуклюжих толстых лапах.

Люди кричали и бежали от нас. Женщины подхватывали детей на руки. Двое священников скрестили посохи, чтобы сотворить охранный знак. Но отец ни на кого не обращал внимания.

Мы вышли на улицу с роскошными богатыми домами. Из высоких окон на нас в изумлении взирали бледные лица. Отец повел меня в конец аллеи, затем, через арку, во двор позади одного из особняков. Он постучал в дверь. На пороге появился старик, судя по одежде, ученый. Он судорожно вздохнул и сотворил знак, изгоняющий дьявола.

Отец втолкнул меня в дом.

– Научи моего сына всему, что знаешь, – сказал он старику. – Я хорошо заплачу.

Вот так я и попал в ученики к историку, писцу и поэту Велахроносу. Я уже знал буквы, но он научил меня выписывать их разными красками с роскошными завитками. Кроме того он обучал меня истории города, реки и богов. Я просиживал рядом с ним по много часов подряд, помогая расшифровывать и переписывать древние книги.

Очевидно, отец хотел, чтобы я стал ученым, который пользуется у горожан почетом и уважением и живет, по крайней мере, в умеренном достатке, как и сам Велахронос. Старик один раз высказался по этому поводу таким образом:

– Ученые редко бывают богатыми, впрочем, они и не голодают.

Но моя сестра росла совершенно невежественной – ее образованием никто не занимался. Однажды, когда, вернувшись домой с уроков, я застал отца за пределами кабинета, я спросил:

– А как насчет Хамакины?