Маска короля
Шрифт:
Я уткнулась носом ему в плечо. То ли от нервного потрясения, то ли от водки, голова кружилась, а плечо – нет. Оно вообще такое крепкое, это плечо…
– Сейчас баиньки пойдем, – Локи подхватил меня на руки, и кухня качнулась вправо. Или это я качнулась? Не важно, главное, мы с ней не в такт качались, и от этого мне стало слегка не по себе.
– Мне страшно, не уходи.
– Не уйду, – пообещал Локи, усаживая меня на кровать. Кровать, в отличие от комнаты, была устойчивой. Сейчас я засну и…
Сон похож на смерть, а я не хочу умирать.
Тот парень на кресте тоже не хотел, но умер. Почему?
– Почему ты ничего не сделал?
– Потому что не мог рисковать: начни я стрельбу, и…
– Они бы тебя убили?
– И меня в том числе, – Локи накрывает меня одеялом. – Спи.
И я послушно проваливаюсь в нервный сон, больше похожий на бред. Я хочу вырваться, но не могу, я ничего не могу, всего шесть патронов и толпа внизу… они видят нас, они смотрят на нас, а Крысиный король улыбается и грозит нам пальцем.
И Локи ушел. Он ведь обещал… он не имеет права бросать меня сейчас!
Маска Ярости. Продолжение. Декабрь 1941 – январь 1942
Шайка была действительно шайкой, атаман – атаманом. А работа… Хромой называл это охотой. «Пойти на охоту» означало, что придется выбираться из теплой норы и выходить на улицу, чтобы «настрелять» обязательную ежедневную долю: еду, оружие, вещи. Не обломки, а нормальные, хорошие вещи. Например, мебель, или шубы, или картины. Гриня отчего-то очень ценил «живопи#сь». Статуи тоже годились, но лучше всего – украшения: золото или камни. «Рыжье» Гриня любил еще больше чем картины. Правда, в городе почти не осталось ни мебели, ни шуб, ни картин, ни золота, и день считался удачным, когда удавалось притащить хоть что-нибудь. Хромой охотно делился опытом: как вычислить добычу – «найти след», как подойти, как ударить, чтобы человек упал, не успев закричать или выхватить оружие. С упавшего снимали все, до нитки: замерзнет, ну и шут с ним.
Еще они ходили в квартиры. После каждой бомбежки Васька точно знал, в каком районе города появятся «новые» дома. Главное – успеть раньше других, тогда они не осмелятся наехать на шайку Бешеного – такое прозвище было у Грини. Владлен вопросов не задавал, почему – и так понятно. Временами на атамана что-то находило, будто морок какой, и в такие моменты лучше всего было находиться как можно дальше от Грини – он рычал, источал пену и в очередной раз избивал Ольку-Олега до полусмерти. А потом – раз, и все проходило.
Кроме осмотра разбомбленных, шарили и в уцелевших домах, вернее, лазали по квартирам. Владлена пока с собой не брали, Васька сказал, что у того опыта маловато. На самом деле причина была другая – не доверял атаман новенькому. В первый же день, когда Васька объяснил, что за «работу» они исполнять будут, Владлен наотрез отказался участвовать в деле, за что и был избит озверевшим Гриней. Вечером же состоялся еще один знаменательный разговор.
– Ты что же, Комсомолец, чистеньким хочешь остаться? И на хер сесть и рыбку съесть? Так, что ли? – ярился Гриня.
Владлен не ответил, впрочем, атаману его ответ нужен был постольку-поскольку.
– Кушать, значит, мы хотим, а работать – нет? – наседал Гриня.
– Я не буду у людей последнее отнимать!
– Последнее отнимать! Сколько патетики! А ты думаешь, этим людям до тебя дело есть? Да никакого! Они все здесь – трупы! Живые трупы! А взять у мертвого, чтобы выжить, не грех, это я тебе говорю.
– Когда война закончится,
– Кто? Ты, что ли? Или комиссары твои? О чем они вообще думали, когда войну начинали? Им наплевать! На все наплевать! И на город, и на людей, и на нас с тобой. Что, да разве за это время блокаду нельзя было снять? Да десять раз! Но им же наплевать, они же свою выгоду считают, а сдохнет ради этой выгоды десять человек, сто или вообще миллион – наплевать! Небось, думаешь, я вру? Ну, скажи, вру?
– Да! – выкрикнул Владлен. – Врешь ты все! Врешь!
– Тогда, Комсомолец, скажи мне: а ты видел в городе хоть одного мертвого комиссара? Чтоб он не от обстрела или бомбежки погиб, а от голода, или чтоб он замерз на улице? Нет? Вот и я не видел. А все потому, что живут они – не тебе чета. И еда у них есть, и одежда, и не мерзнут они. Многим блокада эта – вообще в радость, знаешь, сколько рыжье стоит, которое мы тут собрали? Огромных денег, ты себе даже представить не можешь, каких. Так вот, то, что у нас здесь лежит, – это ерунда, баловство одно. Комиссары же по-крупному работают. Растащили по домам все с продуктовых складов…
– Они сгорели!
– Ага, сгорели, жди больше! Они ж пустые склады подожгли, чтобы никто не спрашивал, куда запасы делись! Вот приходит к комиссару знающий человек, приносит золотишко, камушки, украшеньица, и меняет их на гречку или тушенку – помирать-то никому не хочется. А по мирному времени украшеньица энти в тысячу раз дороже стоят, чем та тушенка. Вот где здесь справедливость?
– Не знаю, – признался Владлен.
– Я тебе скажу: у нас справедливость. Мы выживаем, как умеем, честно, никого не обманывая: надо – берем. Если ты сильнее – сможешь отобрать, слабее – тогда смирись – наша правда! А что квартиры «бомбим», так оно и понятно, – после войны тоже жизнь будет, и тоже не даром. Вот, скажем, придут нас казнить за дела наши нехорошие, а я им – пожалуйте, граждане комиссары, вот вам народное достояние, нами сбереженное, и отдам им живопись и золотишко. Не все, естественно, но им и того хватит. Они спросят: «Откуда у вас, гражданин Гриня, энто имущество?». А я отвечу: «У разных людей нехороших забирал, которые советскую власть обмануть хотели и все богатство энто исключительно для личных корыстных целей собирали». И скажут мне спасибо, а, может, и медаль дадут, только ты, Комсомолец, этого не увидишь.
– Почему?
– Потому что не доживешь, убогий! Домой я тебя отправить не могу, потому как ты наше убежище видел, еще гостей незваных приведешь. А чтобы у нас оставаться, нужно работу работать, а ты ж не хочешь. Одна тебе дорога, Комсомолец: пулю в башку твою дурную, и прямиком – в коммунизм! – Гриня заржал. – Ладно, чегой-то я сегодня добрый. Даю тебе второй шанс, последний. Или работать пойдешь, или на убой.
– А Олег, он ведь не работает! – Владлен сделал еще одну попытку возразить.
– Олег? Какой Олег? А, ты про него, так то ж не Олег. Олька. Олька-шкура. На его место захотел? Ну, извиняй, ты не в моем вкусе, костлявый больно. И не обижайся, Олька у нас тоже работает. На своем поприще. Правда, девочка?
Олег попытался зарыться поглубже в тряпки, за что и схлопотал подзатыльник от Грини. Спустя еще пару дней, когда Владлен поймет, почему парня называют женским именем и какую «работу» тот выполняет, он десять раз скажет спасибо за то, что Гриня не воспользовался его незнанием, за то, что он, Владлен, слишком костлявый, чтобы понравиться атаману.