Маска ночи
Шрифт:
– Что скажешь, Пирман? Каков знак этого джентльмена?
До сих пор я не обращал внимания на этого типа, но, когда он начал мерить глазами мою фигуру сверху донизу и поворачивать свою костлявую голову из стороны в сторону, как будто чтобы рассмотреть меня со всех углов, я тоже начал исследовать его. Он был среднего роста, с маленькой, напоминавшей мяч головой, рябой и костистой. Было похоже, что его башку пропустили через терку для мускатного ореха. Из моей наружности он, впрочем, извлек гораздо больше.
– Хм… довольно высокий… худощавый… Могу я посмотреть на ваши зубы, сэр?
– Как у лошади, – пробормотал я и одарил его широкой ухмылкой, в которой не было большой доброжелательности.
– Актер… и, следовательно, путешественник, – произнес Пирман, хотя это он знал и до того, как осмотрел мои зубы. – Я бы сказал, что этот джентльмен рожден под знаком Стрельца.
Последняя часть сопровождалась эффектным жестом. Вопреки себе, я был впечатлен или по меньшей мере удивлен, хотя это едва ли было чем-то большим, чем трюк для пивной. Интересно, как бы прокомментировал Вильям Шекспир всю эту сцену?
– Стрелец? Я тоже так думаю, – сказал Ферн, похлопав своего помощника по плечу с удовольствием и посмотрев на меня вопросительно в поисках подтверждения.
– Он прав, – сказал я.
– И по тому, как неохотно вы это признаете, господин Ревилл, я бы добавил, что родились вы рядом со скрытным знаком Скорпиона.
– Довольно близко, – уступил я. – Но мой отец был священник и не верил в то, что по дате рождения можно делать предсказания. Он проповедовал против всего этого.
– А я? – вмешался Абель Глейз, игнорируя мое замечание. – А я кто?
Почему мы так жаждем узнать, кто мы и что мы, узнать, что ждет нас за углом?
В этот момент со скамьи, на которой лежала кормилица Рут, раздался стон. Он был вызван скорее пренебрежением, нежели болью, но его оказалось вполне достаточно для того, чтобы внимание всей компании вновь переключилось на состояние ее здоровья, что позволило нам с Абелем ускользнуть из дома доктора, хотя будущее моего друга так и осталось непредсказанным.
Когда мы шли обратно по дороге, что вела от двери, я с удивлением увидел, что возчик и его пегая кобыла, с нахмуренными бровями и подпрыгивающим наростом (у возчика то есть), медленно движутся нам навстречу. Все это время он приводил в порядок себя и свои дела. Я спрашивал себя, зачем он ехал к дому доктора. Может, желал еще раз повиниться перед госпожой Рут, сдавшись на ее милость? Если так, то это было не лучшее решение. Вероятно, он только снова распалил бы ее гнев. Я хотел было позвать его, сказать, что все, возможно, будет хорошо и что госпожа Рут вряд ли обратится в суд (раз уж доктор Ферн ей этого не посоветует). Но бедный возница выглядел таким обеспокоенным, когда проехал мимо нас, что я счел его недоступным для утешения.
Красавица
Корень – самая действенная часть. Белый и мясистый, когда вы только выкопали его из земли, он сморщивается по мере того, как высыхает. Вы постоянно носите перчатки, когда имеете с ним дело, зная', что яд может проникнуть через любое открытое или незащищенное место на вашей плоти. Высушенный, он похож на миниатюрное зловредное дерево. Потом вы режете его ломтиками с помощью маленького ножика и разминаете в ступе пестиком – до состояния порошка. От него идет слабый неприятный запах. Вкус этого зелья тоже не будет приятным, поэтому его надо будет спрятать за чем-то более сильным и вкусным, используя для маскировки подогретое вино или херес. Если бы у вас было время, вы бы сделали все так же тщательно, как королевский повар, готовящий еду для монарха. Если все делать как должно, порошок следует оставить настаиваться в растворенном виде в каком-нибудь теплом и открытом месте – на подоконнике, скажем, – на месяц или больше. Но вы лишены такой роскоши, как время. События подгоняют вас, заглядывают через плечо. Поэтому на умеренном огне вы отвариваете порошок в вине, пока он весь не растворится. Затем сцеживаете получившуюся жидкость в полдюжины плотно закупоренных флаконов, сделанных из непрозрачного стекла. Вот ваш арсенал.
Белладонна. Белла донна. Красивая женщина.
Именно итальянцы в прошлом – великие мастера отравления. Они превратили это в искусство. Например, они усовершенствовали отравленный ножик, из которого, при легчайшем нажатии на лезвие, выскакивают три маленьких отравленных шипа и вонзаются в ладонь ничего не подозревающего владельца ножа. То, чем занимаетесь вы, довольно просто; впрочем, это только начало. Ибо у вас есть свои чаяния в области ядов. Есть так много сочетаний, так много способов отправить человека на тот свет помимо отравленного ножа. Можно взять трубку и вдунуть порошок в ухо спящего человека, или проткнуть чью-нибудь трахею отравленной иглой, или обмакнуть камзол этого джентльмена в шпанских мушках, или же дать той прекрасной леди ароматический шарик, пропитанный мышьяком. (Хотя разные есть мнения по поводу мышьяка, как вам известно, некоторые говорят, он предохраняет от болезней.)
Овладеть искусством отравления – значит общаться со смертью на высоком уровне. Хотя нужно быть готовым к встрече со своими жертвами лицом к лицу – как это было со старой матушкой Моррисон, – весьма удобно знать, что, если все пройдет гладко, вы можете сохранить расстояние между вами. Вы способны сохранить свои руки незапятнанными. Ну а совесть – совесть может спать спокойно. Что значат две, или три, или пять смертей, когда их будет так много в это чумное время?
Легкая передышка в Оксфорде была слишком приятна, чтобы продлиться долго. Мы продолжали играть перед благодарной публикой в «Золотом кресте» и провели первую репетицию «Ромео и Джульетты» в доме Хью Ферна на холме Хедингтон. Она прошла неплохо – хотя и имела несколько необычные последствия, – и я решил, что вполне гожусь на роль Меркуцио.
Но настроение труппы было омрачено некоторыми новостями, достигшими нас в то самое утро. Об этом говорили конюхи, трактирные слуги и прочая челядь даже до того, как мы поднялись, и говорили они о чуме. Ее Величество Чума!
Что ж, в этом был урок, так как если мы думали, что можем шутить шутки с судьбой и обогнать недуг, то мы жестоко обманулись. Вспышка болезни была отмечена в южной части города. Новости о подобных происшествиях распространяются быстрее, чем сама болезнь, и, подобно ей самой, обычно не имеют явного источника. Просто стало «известно», что неподалеку от моста Фолли-бридж поражен целый дом.
Актеры, возможно, смотрели на это несколько беспечно. Все-таки мы пришли из густонаселенного города, где болезнь никогда вполне не умирала. Вы к ней просто привыкаете, как я сказал Абелю. Естественно, вы не показываете страха. Куда больше нас могло обеспокоить подозрение, ложившееся на всех пришельцев. Ибо «Слуги лорд-камергера» пересекли Фолли-бридж всего несколько дней назад – и, следовательно, нас можно было обвинить в распространении болезни. Впрочем, с таким же успехом можно было утверждать, что дорога за мостом была главным трактом, по которому въезжали и выезжали из города, и движение по ней всегда было очень оживленным. Другими словами, если болезнь пришла извне, ее мог занести кто угодно из сотен путешественников, прибывающих в английские Афины в любое время дня.