Маска
Шрифт:
Муратов-таки дождался команды. Хотел было кинуться за гитарой, как невыгуленный ребёнок при виде детской площадки, но вдруг вспомнил, что вообще-то я здесь. Задержался рядом, покусывая уже потрепавшиеся за вечер губы.
— Хотел… Предупредить вас. Я спою и поеду на работу. Поэтому… — поэтому что? Послушный мальчик решил передо мной отчитаться? — Вам придётся найти кого-то другого.
Кого-то другого…
— Только не скромничайте, как в прошлый раз. Иначе всех кавалеров разберут, — вполне заботливо, но с легкой издевкой сообщил Муратов.
Я вспомнила,
— Спасибо за совет, латинос. Ты всегда даёшь советы, которыми невозможно воспользоваться, — мы скверно улыбнулись друг другу на прощание.
Как будто в отсутствие Лексы репетиция могла остановиться! Пфф!
Вообще-то, мне стало немного тоскливо.
Александр Вадимович, от которого посреди недели уже хорошо разило напитками в стиле «вечер пятницы», напал на меня с приветствиями из-за спины. Фух, такому стойкому амбре позавидует любой французский парфюм. Иришка суетилась, надзирательно что-то причитая и тыкая пальцем, пока её подлиз-группа расставляла у сцены три стула.
— Вилеттусь Сергеевна, Лёшка-то постарался сегодня? Допустите парнишку? — старик хотел поцеловать мою руку, но оступился… Почему оступился-то? Он стоял на одном месте. Повело алкоголика.
Я придержала декана за плечо. Не сразу сообразила, что «Лёшка» — это Муратов… Разве может быть это неотёсанное чучело кому-то «Лёшкой»?
— До зачёта? — Александр Вадимович икнул.
Лекса расчехлял гитару возле подоконника и наматывал на сгиб локтя какие-то толстенные провода. Рядом с ним нарисовалась маленькая Гончарова в лоснящемся пудровом платье.
— А? Ну… Да. Спеть. Спеть можно ему?
А что ж нельзя? Тут и без моего согласия всё состоялось бы…
— Пускай, — важно бросила я и решила проводить декана до стула.
Народ облепил скамейки и немногочисленные сидения, начал шуршать в сумках в поисках еды. Под бесконечные "здравствуйте" и бубнеж о советском прошлом мы добрались до подготовленной "ложи". Из ниоткуда материализовался мальчик, копошащийся в закромах сцены, уже перебирающий провода Муратова.
Оказывается, третий стул был для меня. А я и забыла о посвящении в организаторы…
— Приветики, Виолетта Сергеевна, — Иришка, усевшаяся рядом, невинно хихикнула и потянулась к моей щеке. Я вскипела и, не выдержав, отпрянула.
Сейчас даже общение с переборщившим деканом мне было не в тягость, а вот с Ирой…
На всякий случай я не стала заглядывать в её наверняка вытянувшееся лицо и отвернулась.
— Вилет Сергеевна, — продолжайте. Такими темпами я скоро стану какой-нибудь «Викой». — Вы вот послушайте и скажите, как вам. Это я им посоветовал песню…
Бог ты мой! Зная музыкальные пристрастия декана… Кобзон?
Я вскарабкалась взглядом к знакомой фигуре, расхаживающей по сцене с гитарой наперевес. Муратов остался в футболке, где-то сбросив свою бесформенную кофту. Обращать внимание на его сильные рельефные руки, которые мне уже довелось немного пощупать, было ниже моего достоинства.
Поэтому я поджала губы и перевела взгляд на Лизу, бесконечно поправляющую концертное
Да будет звук!
Перед тем, как началась песня, Лекса жестоко поизмывался над гитарным грифом. Что-то покрутил, резво подцепил заревевшие в колонках струны, чем спровоцировал единичные визги и подвывания в зале. Обезьяны. За полминуты разогрева его ловких пальцев я, как человек совершенно не смыслящий в музыке, успела остаться под впечатлением. Наверное, парень умел играть на гитаре круто и даже… Профессионально. К сожалению, у меня возникла такая плохо переносимая мысль.
Под ногой Муратова была какая-то педалька. Мне было трудно улавливать разницу, но он, кажется, успевал ею переключать звук, и стремительная мелодия становилась вдруг начинала звучать по-другому. Интересно, что это…
Мужская, исполосованная венами кисть замерла над струнами. Гитара ещё тихонько плакала, а в зале исчезли голоса. За нашими спинами притаились сотни любопытных глаз, и хоть они были нацелены вовсе не на меня, я ощутила тремор в поледеневших руках.
Какого это, выдерживать столько внимания, и при этом не прятаться за контр-наступательными криками?
Со сцены полилась осторожная, меланхоличная мелодия. Вместе с неудобным для слуха ласковым сочетанием нот, от неё повеяло глубиной. Сладостью страданий, что демонстрируют в глупых романтических фильмах. Захотелось вздохнуть, чтобы облегчиться от подкрадывающихся размышлений. Я ещё, как в телепередаче на скорость планировала опередить первое впечатление и предугадать, что мне придётся услышать… Но вступление не напоминало ничего из знакомого.
В микрофоне Гончаровой послышался слабый хруст от дыхания. Я старалась.
Старалась не видеть его, потому что опасалась узнать. Как ещё может нежить слух этот пленительный голос… Муратов, легко перебирая струны, наклонился к стойке.
Медленно вдохнул перед тем, как его ресницы дрогнули, и веки спрятали выразительные глаза, отрезав парня от этого мира…
Мне стало известно, что у него был свой.
— *Заметался пожар голубой, Позабылись родимые дали. В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить…
В горле пересохло. И даже чуть потемнело в глазах. Сражаясь за здравомыслие, я уставилась на лицо поющего студента, совсем не обращая внимания на магистрантку, и поняла, что не могу оторваться. Мне стало слышно только его. Видно только его одного…
Кудряшки издевательски красиво упали на изящные скулы, пока моё тело проверяло, сколько я протяну в вакууме. Так петь… Разве умеют люди?
— Мне бы только смотреть на тебя, Видеть глаз злато-карий омут.
Лекса распахнул веки и скользнул по залу взглядом. На мне он и споткнулся. А я по-прежнему не могла совладать с желанием любоваться.