Маскарад со смертью
Шрифт:
Для драгунского офицера это была далеко не первая дуэль, и еще на заре военной карьеры он выработал для себя определенный образ мыслей, за который якорем цеплялся рассудок, оставаясь холодным и лишенным всякой сентиментальной ерунды. Бронислав никогда не задумывался о целесообразности поединка и понимал, что стоит лишь начать об этом рассуждать, как незаметно в душе поселится сморщенная, как яблочная гниль, плесень человеческого страха. Мягкая зараза быстро выест изнутри все честолюбивые помыслы и благородные намерения, превратив смельчака в труса, отчаянного храбреца – в тщедушного паникера.
К
Васильчиков оставил тлеющую трубку в пепельнице и, подойдя к маленькому зеркалу, висевшему над умывальником, улыбнулся самому себе. В медной чашечке он развел помазком мыло и, взбив пену, стал равномерно и с удовольствием накладывать на лицо белые хлопья пены, каждый раз отчего-то мысленно сравнивая себя с Дедом Морозом. Острая «Solingen» безукоризненно снимала щетину, придавая коже привычную гладкость. Тщательно смыв остатки мыла, поручик промокнул лицо вышитым рушником, подаренным матерью перед отправкой на Дальний Восток.
Переодевшись в чистое белье, он вскипятил на примусе чайник и налил заварки. На русско-японском фронте перед атакой офицеры старались не принимать пищу и ограничивались одним чаем. Это давало шанс выжить и не умереть от заражения в случае прямого ранения в живот. Да и быстрота реакции у сытого человека намного хуже, чем у того, кто испытывает легкий голод.
Наградные карманные часы фабрики «Павел Буре» с рельефным изображением императорского герба на крышке показывали почти половину седьмого. Опоздание более чем на пятнадцать минут не дозволялось, и надо было спешить. Повезло – мимо дома проезжал пароконный пустой фаэтон. Офицер запрыгнул в коляску и, тронув за плечо возницу, распорядился: «К Ртищевой даче».
Миновав мощенные речным булыжником городские улицы, коляска потрусила по грунтовой дороге. Уже немолодая пара гнедых насилу вытащила экипаж на гору. Внизу, окутанная утренней дымкой, блестела зеркальная гладь спящего в тишине пруда.
III
Поручик приехал первым. Корнет Аверьянов был уже на месте. С небольшим опозданием появилась открытая коляска. Из нее вышли два господина. В первом угадывался непосредственный виновник происходящего – Яков Пейхович, рядом – его вчерашний собеседник – Вениамин Доршт, выполняющий, судя по всему, обязанности секунданта.
– Итак, господа, – начал Аверьянов, – прежде разрешите оговорить общие правила. Исходя из того, что именно поручик Васильчиков посчитал себя оскорбленным, ему и принадлежит право выбора оружия и условий поединка. Об этом было объявлено еще вчера – дуэль на пистолетах, в упор и только с одним заряженным оружием, что, как вы знаете, запрещено. Поэтому, во избежание неприятностей с законом, предлагаю, чтобы каждый из дуэлянтов собственноручно написал прощальное послание о том, что он сам решил свести счеты с жизнью, положив эту записку в нагрудный карман сюртука. Текст простой: «Ухожу из жизни сам. Прошу никого не винить». Не забудьте указать сегодняшнюю
Поручик размашисто, на полстраницы написал, возможно, последние в своей жизни слова. Вырвав резким движением лист, он предъявил текст секундантам и после их одобрительного кивка спрятал предсмертную записку в карман кителя.
Настал черед Пейховича, который долго рассматривал кончик пера, будто стараясь оттянуть неминуемую развязку. Но, обмакнув его в чернильницу, он явно перестарался, и на бумаге расплылась огромная, похожая на опухоль, черная клякса. Окинув присутствующих извиняющимся взглядом, он повторил попытку и написал требуемый текст. От излишнего волнения Яков оторвал лист неровно, отчего послание приобрело вид неправильной трапеции. Со стороны секундантов замечаний не было, и свернутая вдвое бумага опустилась на дно его внутреннего кармана.
– Перед тем как мы приступим к выбору оружия, я попрошу вас еще раз ответить: не считаете ли вы возможным разрешить конфликт мирным путем? – вел установленный порядок корнет.
– Мой доверитель готов отказаться от дуэли, – не сговариваясь с Пейховичем, торопливо проговорил Доршт.
– А вы, Бронислав Арнольдович, согласны на примирение?
– Видите ли, к сожалению, оскорбительные слова, произнесенные этим господином, касались не только меня, но еще и опорочили честь одной уважаемой мною дамы. А это значит, господа, что я намерен драться, – сухо вымолвил Васильчиков.
Поручик уже давно для себя решил, что понятие чести выше простого обывательского желания выжить во что бы то ни стало. И даже в том случае, если судьба распорядится иначе и он исчезнет в воздушной оболочке небытия, победа все равно останется за ним: он не сдался, не дрогнул и сохранил единственное, чем дорожил, – репутацию смелого и бесстрашного офицера.
– И все-таки, я еще раз обращаюсь к вам, господин Васильчиков, с предложением изменить принятое решение, – старательно выговорил Доршт.
– Я уже дал ответ и не вижу оснований для его пересмотра.
– Но позвольте, зачем же ставить на карту свою жизнь из-за каких-то слов, – не унимался финансист.
Пейхович дотронулся рукой до предплечья секунданта и обреченно проговорил:
– Оставьте, Вениамин Яковлевич, эти попытки. Они бесполезны.
Видя непреклонность однополчанина, корнет достал из кармана двухкопеечную медную монету и пояснил:
– Теперь, господа, необходимо выбрать оружие. Кому выпадет это право – решит жребий.
– Орел, – проронил Яков и закусил губу.
– Решка, – сказал поручик.
Монета взвилась вверх и тут же упала.
– Орел, господа. А значит, вам первому выбирать оружие, – обращаясь к противной стороне, заключил корнет и вытащил из саквояжа пару пистолетов. В сопровождении второго секунданта он исчез за раскидистыми кустами боярышника и зарядил только один револьвер. Вернувшись, он протянул для выбора оба оружия Пейховичу.
Бледный как полотно Яков неуверенным движением взял в руки ближний к нему пистолет и прислонил его к груди, как ребенок прижимает любимую игрушку, боясь, что ее отберут. Голос его дрожал, но был исполнен достоинства.