Маскарад со смертью
Шрифт:
– Ну хорошо. Как вы помните, из письма, переданного мне через нотариуса, следует, что господин Жих купил у лица, выдавшего себя за курьера фирмы «Бушерон», некоторое количество брильянтов, не так ли, Ефим Андреевич?
– Да, да. Вы же мне это посланьице и передали…
– А где же, позвольте вас спросить, находятся эти драгоценности?
– Ну, возможно, у этой, как ее… у вдовы, – попытался быстро сориентироваться следователь.
– Нет, господа. Камни, принадлежащие семье Жих, спрятаны здесь. – Ардашев отвернул крышку трубки калейдоскопа и высыпал в ладонь целую горсть обработанных алмазов. – Из-за этих бездушных кристаллов убили отца и сына Делавинь, господина Жиха, артиста Абрашкина и бедолагу Савелова. Правда, злоумышленник недооценил выдумку провизора и не заметил расставленный мною капкан… Я попрошу вас сохранить этот факт в тайне до послезавтрашнего вечера, и, пожалуйста, не забудьте составить опись полученных брильянтов. Ну а после изобличения преступника потрудитесь передать драгоценности вдове – Кларе Сергеевне
Потрясенные холодным блеском камней, полицейские чины онемели и, точно китайские болванчики, согласно закивали головами.
– Вижу, мы договорились. Ну а я вынужден откланяться. Хотелось бы надеяться, что вчера вечером калейдоскоп сделал завершающий поворот и выбросил свой последний смертельный узор.
41
Дорога на эшафот
I
Дело по обвинению банды Расстегаева слушалось в Ставропольском окружном суде коллегией из двенадцати присяжных заседателей. У дверей дежурил усиленный наряд городовых. Избранная публика пускалась в зал только по билетам, и за неимением свободных мест многим пришлось довольствоваться ожиданием новостей в узких коридорах казенного здания. Представители самых известных дворянских и купеческих фамилий с нетерпением ожидали начала процесса.
Адвокатам надеяться на удачу не приходилось. Все подсудимые, за исключением Полины Воротынцевой, так до сих пор и не выговорившей ни единого слова, вину свою признали полностью и в содеянных преступлениях раскаялись без остатка.
В сопровождении конвоя в зал ввели подсудимых. Облик этих людей говорил сам за себя: Евсеев за время следствия отрастил усы и бороду и, облаченный в серый арестантский халат и обутый в деревянные тюремные сандалии, с православным крестиком на шее, смотрел на происходящее отрешенно-непонимающим взглядом и беззвучно молился, едва шевеля губами; Расстегаев представлял собой жалкое и трусливое существо, когда-то пребывавшее чиновником высокого полета. Небритый, в чужом грязном картузе и рваном сюртуке, бывший почтмейстер походил на бездомного опустившегося бродягу. Он все время смотрел в пол, боясь встретиться глазами с теми, кого еще несколько недель назад называл друзьями, приглашая на день рождения жены, или расписывал пулечку под дегустацию нежного бордо. Вчерашние приятели превратились в злорадно-любопытствующих наблюдателей его унижения. Они с довольным и в то же время осуждающим видом покачивали головами, припоминая подсудимому времена его счастливой и роскошной жизни. И лишь один человек заслуживал уважения и вызывал интерес у всей этой серой обывательской массы – Полина Воротынцева. Ее длинные густые волосы нежно обнимали плечи, укрытые простой белой косынкой с незатейливым узором. Легкая голубая сорочка и широкая темная юбка до пят не могли скрыть очарования стройной фигуры. Окинув зал презрительным и надменным взором, она заняла место за ограждением.
Как есть в России намоленные веками старые церкви, в коих царит ощущение легкости и светлого, парящего добра, так в противовес им существуют и залы судебных заседаний, отяжеленные сгустком наговоренной порчи, человеческого гнева и не отпущенных грехов. Стены, пол и потолок этой большой комнаты вместили в себя весь нерастворимый груз людского страдания, опутавшего невидимыми тенетами окружающее пространство.
Председательствовал на процессе судья Гриневицкий. Накрахмаленный воротник, казалось, поддерживал жилистую, уже в морщинах судейскую шею, а желтое, измученное желудочными коликами лицо спряталось за натянутой маской служебного безразличия. Глубоко посаженные глаза служителя Фемиды потерялись за серебряным пенсне. Широкий мясистый нос, сплошь покрытый тонкими красными, паутинообразными прожилками, явно свидетельствовал о пагубном пристрастии к пьянству. Судью мучило похмелье, и, налив из графина стакан воды, он сделал несколько жадных, нервных глотков, отчего кадык судорожно заходил взад и вперед. Мучения добавлял и застарелый геморрой, из-за которого Кондратий Поликарпович беспрестанно ерзал в высоком резном кресле. Но пора было открывать заседание, и, наскоро исполнив формальности, председательствующий дал слово товарищу прокурора уголовного департамента господину Трепачко.
Поучительно-наставническая речь Лавра Акимовича изобиловала статьями уголовного уложения, заученной за годы латынью и несколькими расхожими высказываниями древних мудрецов, имена которых, по старости, он частенько путал:
– Так же как молния прорезает тьму и внезапно освещает пространство, как удар грома и потоки дождя благодатной грозою очищают воздух, облегчают дыхание – так и вердикт присяжных «виновен» устраняет все тягостные недоразумения и успокаивает негодующих честных людей…
Назначенные судом «бесплатные» адвокаты Евсеева и Воротынцевой откровенно халтурили и к участи своих подзащитных относились безразлично. Приглашенный супругой почтмейстера из столицы присяжный поверенный Самуил Яковлевич Эльдерман изрядно потел, пытаясь представить Расстегаева «слабохарактерной и послушной жертвой, испугавшейся жестокого убийцы – главаря шайки Михаила Евсеева», и, надо сказать, частично это ему удалось:
– Вся вина моего подзащитного заключается лишь в том, что он вовремя не сообщил в полицию о том, что Евсеев
– Прошу вас, господа, на некоторое время оставить зал судебного заседания и пройти в первую совещательную комнату, – поддержал адвоката председательствующий.
Двенадцать совершенно разных по возрасту, полу и роду занятий людей поднялись с мест. Мещане, купцы, врач, учитель гимназии, служащий акцизного ведомства, музыкант из оркестра при местном театре и отставной полковник Самурского пехотного полка один за другим покинули залу.
– Итак, уважаемый суд, я прошу вас удовлетворить ходатайство о признании не заслуживающим доверия доказательства – протокола опознания гражданина Евсеева по следующим основаниям, а именно: вместе с Михаилом Евсеевым предстали еще два статиста: некто по фамилии Иванов и гражданин Кипятков. Как мне удалось выяснить, Иванов – не кто иной, как многократно судимый за конокрадство цыган тридцати семи лет от роду, а гражданин Кипятков – письмоводитель в полицейском участке. Понятно, что среди черного как смоль Иванова и полицейского служащего очевидица Грядкина выбрала Евсеева, одетого в этот же самый арестантский халат. Но это далеко не все. Свидетельница, как следует из протокола, поставила внизу свой росчерк. Но на самом деле эта женщина неграмотная и расписываться не умеет. Знаете ли, я не поленился и навестил ее участкового пристава, надзирающего за своевременным сбором торговых податей в этом районе. Так вот он и показал мне ее подпись – простой и незамысловатый крестик. Фактически этот документ является чистой воды фальсификацией. А посему я ходатайствую о признании протокола опознания не заслуживающим доверия документом и, стало быть, негодным доказательством, – промакивая платком выступивший на лбу пот, закончил Эльдерман.
– Прошу вас, господин обвинитель, высказать свои соображения на этот счет, – обратился к прокурору судья.
– Ваша честь, я считаю доводы присяжного поверенного надуманными и необоснованными. Следственное действие проводилось в точном соответствии с установленными правилами. Все представленные для опознания лица имели одинаковую одежду и похожий внешний вид. Я не вижу оснований для удовлетворения заявленного ходатайства.
– Ну, хорошо. А как вы можете объяснить подпись в документе от имени свидетельницы, если, как говорит господин адвокат, она не умеет расписываться? – допытывался судья.
– Ваша честь, я не присутствовал при отборе ее подписи, – сухо ответил прокурор.
– Ну, а каково же будет ваше мнение, господа присяжные поверенные? – Гриневицкий пристально смотрел на адвокатов Евсеева и Воротынцевой.
– Мы полностью согласны с мнением коллеги, – пристыженно опустив глаза, ответили щеголевато одетые молодые люди.
– Ходатайство о признании протокола допроса гражданина Евсеева не годным (сентября месяца, числа десятого, сего года) удовлетворено в полном объеме, – стукнув деревянным молотком, судья огласил постановление. – Попрошу секретаря пригласить присяжных заседателей для продолжения слушаний. – Барышня в строгом черно-белом одеянии, сильно похожая на классную гимназическую даму, быстро поднялась с места и прошла к совещательной.
Судебные баталии продолжались еще три дня, и лишь в пятницу следствие было окончено. Заслушав прокурора и адвокатов, публика с нетерпением ждала, когда подсудимые получат право на последнее слово.
Первым выступал Расстегаев. Приподнявшись со скамьи, надворный советник суетливо оглянулся по сторонам и, глядя куда-то блуждающим взглядом, проронил:
– Простите великодушно. У меня и награды имеются: медаль «За усердие» и Станислав III степени – всего год назад как вручен. Я ведь столбовой дворянин. Роду нашему больше пяти веков… А меня вот бес попутал. Вы уж, господа, не обессудьте… – Его руки судорожно тряслись, сдавленный голос нервно дрожал, и, не сумев больше вымолвить ни слова, он тяжело опустился на скамью.