Маскарад
Шрифт:
— Безобразие вышло с твоим дедом, — сказал Кингсли вместо приветствия.
Шайлер стоило немалого труда не выказать своего изумления. Хотя... Кингсли — он же из Голубой крови. Его родители, наверное, занимают высокое положение в Комитете.
— С ним все будет в порядке, — сдержанно откликнулась она, ожидая, пока вода в пробирке закипит.
— Да, само собой. Я бы с удовольствием полюбовался, как Лоуренс с Чарльзом сцепятся. Прямо как в старые добрые времена.
— Угу, — кивнула Шайлер, не желая продолжать разговор.
Она даже Оливеру не сказала про возвращение Лоуренса — из суеверного опасения. А вдруг Комитет возьмет и сразу же вышлет его обратно в Италию? Тогда и говорить будет не о чем.
—Скажи, ты все вздыхаешь по тому парню?
— Что-что? — переспросила Шайлер, взяв пробирку.
— Ничего. — Кингсли с невинным видом пожал плечами. — Раз тебе угодно вести такую игру, — провокационным тоном произнес он.
Когда Кингсли отвернулся, Шайлер внимательно взглянула на его профиль. Она слышала, что парень присутствовал на балу Четырех сотен. А не мог ли... не мог ли он быть тем самым незнакомцем в маске, с которым она целовалась на вечеринке после бала? Шайлер невольно коснулась собственных губ. Если она и вправду целовалась с ним, означает ли это, что, хотя она считает его отталкивающим, все же находит в нем нечто привлекательное для себя? Оливер вечно цитировал Фуко, говоря, что желание проистекает из отвращения.
Вдруг ее посетила неожиданная мысль: а что, если парень в маске был Оливер? На вечеринке были и другие из Красной крови... а Оливер терпеть не мог оставаться в стороне от общего веселья. Шайлер была уверена, что он сумел бы как-то разузнать об этой затее. Может, ее влекло к парню в маске потому, что это был ее лучший друг? Может, они действительно целовались с Оливером? И потому он так внимателен к ней в последнее время? Потому обращается с ней с такой нежностью?
Шайлер взглянула на Оливера, сидящего на другой стороне комнаты. Он, скривившись, наблюдал, как Мими Форс, его партнер по лабораторной работе, пережгла фруктозу и та, растаяв, образовала приторно воняющий комок — сущее бедствие.
Если она целовалась с Оливером, означает ли это, что теперь они с ним больше чем просто друзья? Должны ли они начать встречаться? Привлекал ли он ее когда-нибудь? Шайлер взглянула на каштановые волосы юноши, падающие ему на глаза, и вспомнила, как в Венеции ей сильнее всего на свете хотелось попробовать его крови. Можно ли считать, что это влечение того же рода? И как он сам относится к ней?
Шайлер положила аккуратно выплавленные квадратные леденцы на стол и заметила краем глаза еще одного парня.
Это был Джек Форс. У нее моментально заныло под ложечкой.
И вдруг Шайлер осознала, что просто обманывает себя. Она может поиграть с идеей о том, что ей нравится Кингсли или Оливер. Но на самом деле она знала, что лелеет не такую уж тайную надежду насчет того, с кем целовалась на самом деле. Она хотела, чтобы это был один, и только один юноша.
Джек.
ГЛАВА 23
Когда Шайлер вернулась из школы домой, Лоуренса все еще не было. Она попросила Юлиуса перенести в комнату Корделии дедушкин багаж: эти вещи выглядели такими покинутыми в коридоре!.. Хэтти приготовила ужин, и Шайлер унесла поднос к себе в комнату и съела мясной хлеб и картофельное пюре, сидя перед компьютером. Корделия никогда бы этого не допустила. Бабушка неусыпно следила, чтобы Шайлер каждый вечер ужинала за столом, как полагается. Но Корделии больше не было рядом, чтобы следить за соблюдением установленных ею правил.
Шайлер скормила Бьюти остатки еды со своей тарелки, проверила почтовый ящик и вяло попыталась доделать домашнее задание.
Потом она отнесла поднос на кухню и помогла Хэтти загрузить посудомойку. Был уже десятый час. Дедушку увели больше двенадцати часов назад. Сколько же может тянуться это заседание?
В конце концов, уже около полуночи, в замке повернулся ключ. Это был Лоуренс. Вид у него был изможденный, лицо избороздили морщины. Шайлер показалось, будто за прошедшие часы он постарел на несколько десятилетий.
— Что произошло? — спросила она, вскочив с диванчика у окна, где уже успела задремать.
Гостиная, из которой убрали тяжелые шторы и чехлы с мебели, оказалась на удивление уютным местом. Хэтти разожгла огонь в камине, и Шайлер любовалась видом на реку и никак не могла налюбоваться.
Лоуренс повесил свою помятую шляпу на вешалку и тяжело опустился в одно из старинных кресел, стоявших напротив камина. С сиденья поднялось облачко пыли.
— Корделии не мешало бы потратить немного денег, чтобы в доме было малость почище, — проворчал Лоуренс. — Я ей оставлял на черный день.
Корделия всегда держалась так, что Шайлер была убеждена: денег у них нет, а то немногое, что имеется, уходит на нужды первой необходимости: оплату учебы в Дачезне, еду, крышу над головой, жалованье минимуму прислуги. На все выходящее за эти пределы — новая одежда, деньги на кино или рестораны — выделялось с ворчанием по доллару.
— Бабушка всегда говорила, что мы разорены, — сказала Шайлер.
— По сравнению с тем, как мы жили прежде, — да, конечно. Но мы, ван Алены, отнюдь не банкроты. Я проверил сегодня счета. Корделия разумно вкладывала деньги. На проценты набегали новые проценты. Нам следует снова привести дом в надлежащий вид.
— Ты ходил в банк? — с легким испугом спросила Шайлер.
— Да, мне пришлось пробежаться по ряду дел. Давненько я не бывал в Нью-Йорке. Просто удивительно, как изменился мир. В Венеции это как-то упускаешь из виду. Столкнулся с несколькими друзьями. Кашинг Карондоле настоял, чтобы я поужинал с ним в нашем прежнем клубе. Извини, мне стоило бы вернуться пораньше, но нужно было выяснить, что Чарльз тут наворотил в мое отсутствие.
— Но что произошло в Комитете?
Лоуренс извлек из кармана сигару и осторожно раскурил ее.
— А, ты насчет слушания?
— Да! — с нетерпением произнесла Шайлер.
Небрежность Лоуренса заинтриговала ее.
— Ну, они привели меня в Хранилище, — сообщил Лоуренс. — Мне пришлось объясниться с Советом — с верховным руководством. Стражи, старейшины. В общем, бессмертные вроде меня.
Бессмертными называли вампиров, сохраняющих одну и ту же физическую оболочку на протяжении столетий; они получали особое дозволение не участвовать в цикле погружении в сон и пробуждений, именуемом также реинкарнацией.