Маскарад
Шрифт:
А вот разум будто и не отдыхал вовсе. Я никогда не считал себя особо впечатлительным, однако вчерашние приключения все-таки выбили меня из колеи. Видимо, поэтому я чуть ли не на всю ночь вернулся обратно, в мертвый город по ту сторону Прорыва. Сначала прятался от парящего в небе чудища размером с пассажирский лайнер, потом отбивался от полчища кровожадных Упырей. Тварей было немыслимо много: они заполнили Дворцовую площадь целиком, загнали меня к подножью Александрийской колонны и набросились со всех сторон одновременно. Наваливались на плечи, цеплялись
А в конце концов я сам превратился в охотника. И гонялся по подземельям и неожиданно опустевшим улицам за человеком в истлевшей форме штабс-капитана. И почему-то никак не мог поймать, хотя тот двигался грузно и неторопливо. Почти шагом — и при этом за каждой лестницей, за каждым поворотом в мгновение ока отрывался на полсотни метров. И мне приходилось снова мчаться, спотыкаясь об обломки кирпича. Я подбирался чуть ли не вплотную, хватал за плечо с колючими звездочками на погоне, разворачивал… Но штабс-капитан с каким-то немыслимым проворством ускользал, и все начиналось заново. Я так ни разу и не увидел его лицо.
Однако почему-то точно знал, что оно окажется знакомым.
И даже сейчас, когда я обнаружил себя в залитой полуденным солнцем спальне, сон не спешил уходить. Упрямо и настойчиво держался до последнего, цепляясь за каждую неровность на стенах и норовя подсунуть зрению мертвые остовы домов и туман вместо обоев и белоснежной лепнины под потолком. И я еще несколько мгновений чувствовал, как кожу слегка покалывает крохотными кусочками пепла, который висел в воздухе неведомо сколько лет и почему-то так и не улегся окончательно.
Мертвый мир держал крепко, и окончательно исчез, только когда я услышал голос той, кого там уж точно не могло быть.
— Проснулся, наконец. — Вяземская осторожно прикрыла за собой дверь и шагнула к кровати. — Я уж думала, ты так до обеда и проваляешься.
— До обеда… — задумчиво повторил я. — А со скольки?
— Да я уж сейчас и не скажу так. Антон Сергеевич ночью привез. Черного всего, только глаза видны… и те красные. Я думала тебя в ванну сразу, а ты вообще уже будто ничего не видел. — Вяземская едва слышно хихикнула. — Зыркнул из-под бровей, поднялся — и упал. Прямо как был, в одежде, только ботинки снял.
— Ага, припоминаю… В одежде, значит? — Я на всякий случай даже чуть приподнял одеяло, чтобы взглянуть на собственный подозрительно обнаженный торс. — Это меня ты распрягала? Или из домашних кто?
— Сама, сама. — Вяземская уселась на край кровати. — А ты и не проснулся даже. Удивительно, как вообще живой остался! Ободранный весь, ребра поломаны, в боку дырка… Штыком ткнули?
— Прутом чугунным. — Я провел пальцами по коже там, где еще вчера зияла смертельная для обычного человека рана. — А ты меня, выходит, подлечила?
Ночные события понемногу восстанавливались в памяти, хоть и со скрипом. Видимо, последние полчаса перед отключкой я прожил, можно сказать, на автопилоте.
Его преподобие, как человек с церковным саном, ни в коем случае не должен был способствовать разврату и везти молодого мужчину ночевать в дом к незамужней девице. Но как офицер и капеллан не мог допустить, чтобы поручик Георгиевского полка остался без надлежащей помощи.
А это уже другое — надо понимать.
Вяземская продолжала что-то негромко щебетать. Кажется, рассказывала про мои страшные раны. Или даже ругала за неосторожность и просила больше так никогда не делать. Я не стал слушать. Сгреб ее сиятельство в охапку, опрокинул на кровать и с сопением ткнулся лицом в вырез шелкового халата. Разумеется, это тоже было вопиющим и немыслимым нарушением великосветского этикета, но мне почему-то вдруг стало нужно срочно, прямо сейчас проверить, что все это по-настоящему.
Что я действительно вернулся в привычный живой мир и открыл глаза в доме сиятельной княжны, а не валяюсь на выжженом радиацией асфальте под Упыриными тушами, медленно умирая от потери крови в нескольких шагах от того места, где не так давно переливался в воздухе закрытый бравыми георгиевскими капелланами Прорыв.
Вяземская пахла… пахла собой. Никаких духов или положенных эпохе средств для сохранения женской юности и привлекательности. Только то, что досталось от самой природы: мягкий аромат молодой женщины, которая совсем недавно проснулась и не успела даже умыться. Теплая кожа, мягкое, податливое тело, будто созданное для ласки. Глаза, губы, непослушная черная грива, в которую хотелось зарыться лицом… Нет, такое моя скудная фантазия не выдаст даже в предсмертном состоянии.
А значит, я все-таки дома.
— Ого… Вот так сразу? — Вяземская легонько шлепнула меня по плечу. — Хоть бы умыться сходил.
— Верно… извини. — Я чуть отодвинулся, разглядывая грязные отпечатки, которые оставила на ткани халата моя физиономия. — Стыдоба.
Не то, чтобы я был таким уж ярым поборником чистоты, но ложиться спать в одежде и не умывшись — последнее дело. Такое не стоит позволять себе, даже если вымотался до предела… Впрочем, если уж я едва помнил вчерашний вечер, этот самый предел наступил куда раньше, чем Дельвиг довез меня сюда.
— Сейчас велю набрать горячей воды. — Вяземская аккуратно освободилась из моих объятий и чуть подтянула поясок халата — видимо, чтобы не выходить к прислуге совсем уж в непотребном виде. — А завтрак пусть подадут прямо сюда.
— Хочешь, чтобы вся прислуга наблюдала нас в неглиже? — усмехнулся я.
— Боюсь, они уже не раз наблюдали и не такое. — Вяземская уселась на кровати ко мне спиной и, повернувшись, подмигнула. — Так что если вы, сударь, изволите беспокоиться о моей репутации, боюсь, уже слишком поздно. Она загублена окончательно и бесповоротно.