Маски
Шрифт:
– На этот раз все было гораздо хуже. Помните, как я ходила в горы вместе с поисковой группой сразу после трагедии? Каждому из нас выдали по длинному металлическому пруту, чтобы мы протыкали снег, искали заваленные лавиной тела. Это было так ужасно, я все время думала: «Что, если Акио внизу, и я проткну его этой палкой?» – но каждый раз, когда я вынимала прут, в снегу оставалась крохотная голубая норка, такая чистая, такая красивая, что у меня дух захватывало. Мне никогда не забыть то чувство, с которым я втыкала в снег этот прут… Но сегодня, во сне,
– Ясуко, нет!
– Почему, мама? Почему мне снятся такие ужасные сны? – Ясуко уткнулась лицом в теплую грудь свекрови и вздрогнула.
– А лицо Акио… каким оно было? Как тогда – одна щека порвана, кости наружу торчат?
Никто не знал, то ли его протащило по склону, то ли просто пять месяцев тело в неудачной позе пролежало, но тогда как одна сторона лица Акио осталась совершенно нетронутой, словно из дерева была вырезана, мясо на другой щеке было сорвано до самых костей. Под остатком скулы виднелась верхняя челюсть и ровный ряд белых зубов.
Ясуко кивнула, не поднимая лица с груди Миэко. Та лишь крепче прижала ее к себе и погладила по трясущимся плечам.
– С этим ничего не поделаешь. Разве ты не помнишь, Ясуко, мы ведь с тобой это вместе видели: крошечная отметина на лбу Акио, так похожая на колотую рану? Мужчина из Сил самообороны сказал, что кто-то коснулся его прутом во время поисков. Так что рано или поздно ты бы все равно этот сон увидела.
– Правда, мама? – Ясуко подняла голову и испытующе заглянула в глаза Миэко.
В живописном приглушенном свете, сотканном из желтых, красных и синих пятен, лицо Миэко выделялось размытой бледной маской. Казалось, его не коснулись ни печаль, ни сожаление. Вид этого невозмутимого лица словно запустил внутри Ясуко механизм самоуничтожения. Ее затрясло, точно океанские волны бессильно забились об огромную несокрушимую скалу.
– Это не так, мама! Я сама убила Акио, убила снова! Я больше не могу хранить его – и только его! – живой образ в своей душе. Вот в чем дело. Вот почему мне приснилось, что я ударила ему в глаз железным прутом… Какой кошмар…
– Прошу тебя, Ясуко, не стоит так убиваться, – встревожилась Миэко. – Ночью, и особенно в полночь, странные вещи могут привидеться. Ночные кошмары не поддаются логике, из них нельзя делать выводы. Ты же и сама это знаешь.
В ее голосе слышалась мольба, она покрепче прижала к себе сжавшуюся в комок невестку, не переставая гладить ее по плечам. Движения Миэко были неловкими, неуверенными, как у юной матери, которая не знает, что делать с не в меру расшалившимся малышом. Проникшись настроением свекрови, почувствовав, насколько та расстроена, Ясуко затихла, но потом, когда сладостная свежесть снова начала окутывать ее тело, прогоняя усталость и расслабляя скрученные в клубок нервы, она оттолкнула Миэко от себя и высвободилась из ее объятий.
– Это бесполезно, мама. Вы делаете вид, будто ничего не понимаете, но я-то знаю, что это не так. Вам все известно.
– Что ты такое говоришь, милая моя? – возмутилась Миэко. – Я понятия не имею, о чем ты.
Она уже давно заметила этот странный аромат, прилипший к телу Ясуко, – резкий, солоноватый запах только что выброшенной на берег рыбы. И запах этот появился со дня ее путешествия на поезде в компании Ибуки. Но Миэко ловко скрывала свои подозрения.
С той поездки почти месяц прошел. Роса, которая каждое утро покрывала ступеньки, уже превращалась поутру в льдинки, а сегодня ветер принес с собой запах снега.
Позавчера была четвертая годовщина со дня гибели Акио, и в этом году Миэко по традиции снова собрала в своем доме родню и друзей, чтобы помянуть покойного. Раньше Ибуки всегда приходил; но на этот раз у него на факультете случилось собрание, поэтому Микамэ прибыл один и задержался допоздна, добродушно болтая с гостями.
Микамэ воспользовался случаем и упомянул о своем открытии «Мыслей о Священной обители на равнине».
– Госпожа Тогано, почему вы не переиздали это эссе? Я всего лишь любитель, поэтому ничего удивительного, что про него не слыхал, но, похоже, даже Ибуки не подозревал, что вы написали нечто подобное.
– Господи, ни за что! – со свойственным ей хладнокровием отвергла она эту идею. – О переиздании и речи быть не может. Это всего-навсего юный вздор. Работа не стоит того, чтобы показывать ее людям, да еще после стольких лет.
Когда же Микамэ сказал, что дал Ибуки почитать эссе, Миэко смутилась и потупила взгляд.
Неизвестно, каковы были ее побуждения, но на следующий день она послала Ясуко к Ибуки с запиской, в которой благодарила его за то, что он потрудился ознакомиться с ее работой.
Ясуко вернулась уже к вечеру.
– Что он сказал? – спросила Миэко.
– Что сам заглянет к вам на днях и выскажет свое мнение, – бросила Ясуко и, не добавив больше ни слова, исчезла в своей комнате.
Тогда Миэко не придала особого значения лихорадочному блеску в глазах невестки, но теперь, обнимая ее, была абсолютно уверена: в тот день что-то снова случилось между Ясуко и Ибуки.
– Мне придется уйти отсюда, мама. Чем дольше я здесь нахожусь, тем больше ощущаю себя куклой в ваших руках и тем сильнее ненавижу себя…
Сорвавшийся с губ Миэко вскрик прервал поток вызывающих слов.
– Ясуко, прекрати, что ты несешь! Уйди ты сейчас, что я стану делать? Без тебя я сама превращусь в куклу – беспомощную, никому не нужную, брошенную куклу. Молю тебя, будь хорошей девочкой, перестань говорить такие ужасные вещи и расстраивать меня!
– Нет, мама. До сих пор я всегда поступала так, как вы хотели, беспрекословно и лишний раз не задумывалась. Мне даже кажется, что я и теперь не сама выбираю, как поступить, а вашим командам подчиняюсь. Стоит ли продолжать и сказать все прямо? Вы ведь сами толкнули меня в объятия Цунэо, разве нет?