Масоны
Шрифт:
– А вы бывали за границей?
– спросила его Миропа Дмитриевна.
– Сколько раз, по целому году там живал!
– соврал камергер, ни разу не бывавший за границей.
– Но там номера существуют при других условиях; там в так называемых chambres garnies [244] живут весьма богатые и знатные люди; иногда министры занимают даже помещения в отелях. Но вы решились в нашей полуазиатской Москве затеять то же, виват вам, виват! Вот что только можно сказать!
244
меблированные
– Мне приятно это слышать от вас, - проговорила Миропа Дмитриевна расчувствованным голосом.
Но когда затем они вошли в самый лучший и большой номер, то камергер не произносил уж определенных похвал, а просто стал перечислять все достоинства и украшения номера.
– Почти четыре комнаты, - говорил он, - зеркала в золотых рамах, мебель обита шелком, перегородка красного дерева, ковер персидский... Ну-с, это окончательно Европа! И так как я считаю себя все-таки принадлежащим больше к европейцам, чем к москвичам, то позвольте мне этот номер оставить за собою!
Миропа Дмитриевна сделала маленькую гримасу.
– Он довольно дорог по цене своей, - сказала она.
– А именно?
– спросил камергер.
– Без стола сто рублей, а со столом двести, - запросила ровно вдвое Миропа Дмитриевна против того, сколько прежде предполагала взять за этот номер.
– Я согласен на эту цену, - проговорил камергер с тою же поспешной готовностью, с какой он прежде согласился на проценты, требуемые Миропой Дмитриевной; но она опять-таки ответить на это некоторое время медлила.
– И что же это, - проговорила она, потупляя немного глаза, - опять будет новый заем?
– Нисколько-с, - отвечал ей камергер.
– Скажите мне только, за сколько времени вы желаете получить деньги?
– Чем за большее, тем лучше, - отвечала, улыбнувшись, Миропа Дмитриевна.
– За три месяца угодно?
– Извольте, - проговорила Миропа Дмитриевна, и камергер, с своей стороны, вынув из кармана довольно толстый бумажник, отсчитал из него шестьсот рублей.
– Merci!
– сказала Миропа Дмитриевна.
– Сейчас я вам расписку дам в получке.
– Ни, ни, ни!
– остановил ее камергер.
– Я завтра же перееду к вам; значит, товар я свой получил, а раньше срока, я надеюсь, вы меня не прогоните?
– Еще бы!
– произнесла с благородством Миропа Дмитриевна.
Камергер невдолге переехал к ней в номер, и одно странным показалось Миропе Дмитриевне, что никаких с собой вещиц модных для украшения он не привез, так что она не утерпела даже и спросила его:
– А у вас на этом подзеркальнике ни часов, ни ваз никаких не будет поставлено?
– Никаких! У меня их было очень много, но возиться с ними по номерам, согласитесь, пытка, тем больше, что и надобности мне в них никакой нет, так что я все их гуртом продал.
– И на большую сумму?
– входила в суть Миропа Дмитриевна.
– Тысяч на пять, - отвечал камергер.
– А камердинер у вас, конечно, будет, а может быть, и двое, продолжала Миропа Дмитриевна.
– Ни одного-с!
– отрезал ей камергер.
– Мне эти пьяницы до того надоели, что я видеть их рож не могу и совершенно удовлетворюсь вашей женской прислугой, которая, конечно, у вас будет?
– Но только не молоденькая и не хорошенькая, - заметила с лукавой улыбкой Миропа Дмитриевна.
–
– Скажите, какой комплимент!
– ответила довольно насмешливо Миропа Дмитриевна.
Но камергера это не остановило, он стал рассыпаться пред Миропой Дмитриевной в любезностях, как только встречался с нею, особенно если это было с глазу на глаз, приискивал для номеров ее постояльцев, сам напрашивался исполнять небольшие поручения Миропы Дмитриевны по разным присутственным местам; наконец в один вечер упросил ее ехать с ним в театр, в кресла, которые были им взяты рядом, во втором ряду, а в первом ряду, как очень хорошо видела Миропа Дмитриевна, сидели все князья и генералы, с которыми камергер со всеми был знаком. Ведя из театра свою даму под руку, он высказался прямо, что влюблен в нее с первой же встречи с нею. Такого рода объяснение, которого Миропа Дмитриевна почти ожидала, тем не менее, смутило ее и обеспокоило: первый вопрос, который ей представился, искренно ли говорит камергер; но тут явилась в голове ее иллюзия самообольщения. "Конечно, искренно!" - подшепнула ей эта иллюзия. Как бы то ни было, однако Миропа Дмитриевна решилась не сразу сдаваться на сладкие речи камергера.
– Вы забываете, что я замужем, - произнесла она.
– Очень это я помню, - продолжал воспламененным тоном камергер, - но муж ваш негодяй: он бросил вас, и вы должны теперь жить своим трудом!
– Ах, это что! Я всегда жила своим трудом!
– Так что же вас в этом случае останавливает?
– вопросил самолюбиво камергер.
– Я вас очень мало знаю!
– ответила ему с легким восклицанием Миропа Дмитриевна.
– Но в душе вашей вы ко мне ничего не чувствуете?.. Никакого расположения?..
– воскликнул камергер, ероша как бы с некоторым отчаянием себе голову.
– Ничего особенного; я вижу только, что вы умный и любезный молодой человек, - объяснила ему Миропа Дмитриевна.
Камергер поник как бы в грусти головою.
– Буду стараться, чтобы вы лучше меня узнали, - проговорил он.
На этом пока и кончился разговор камергера с Миропой Дмитриевной. В следующие за тем дни Миропа Дмитриевна, сама обыкновенно сидевшая за общим столом своих постояльцев, очень хорошо замечала, что камергер был грустен и только по временам как-то знаменательно взглядывал на нее. Миропа Дмитриевна, несмотря на то, все-таки решилась повыдержать его. Но вот однажды камергер, встретив ее в коридоре, сказал такого рода фразу:
– Любовь в случае успеха вызывает мужчин на самоотвержение, на великие жертвы для женщин, а в случае неуспеха - на месть, на подлость, я даже не знаю на что...
Миропа Дмитриевна ничего ему на это не ответила, но, придя к себе в номер и размыслив, сильно встревожилась всеми словами его. "На месть? вопросила она себя.
– Но как же, чем он может мне мстить? Очень просто, ответила ей на это ее предусмотрительная практичность, - не заплатит мне денег, которые должен, и тогда тягайся с ним по судам!" Мысль эта почти лишила рассудка Миропу Дмитриевну, так что ею снова овладели иллюзии. "Лучше уж отдаться ему, - подумала она.
– Тогда он, конечно, заплатит мне всю сумму сполна и даже, может быть, подпишет на меня все свое остальное состояние". Приняв сие намерение, Миропа Дмитриевна в первый же после того обед сказала, конечно, негромко камергеру: