Мастер белого шума
Шрифт:
Жалко животных, но себя жальче. Волкам самое страшное, что грозит — магическая сеть или выстрел патроном со снотворным. А мне — специнтернат в лучшем случае, в худшем — снотворное в вену и скальпель в мозг. Это мне родители хорошо объяснили в свое время.
Тогда я не задумывался над природой своего проклятия, просто пользовался, когда источник (или что там еще) ручным стал после случая на кургане. Это потом мне объяснили про инициацию мага, подготовку, магический надзор и все такое. А у меня и не должно было произойти иначе,
Например, во время бегства я стихийно научился прикидываться невидимкой. Не в физическом смысле, конечно. Физическое тело оставалось видимым и осязаемым, но, если особо не дергаться, меня не замечали в людных местах: на вокзалах, в столовых, на ярмарках и рынках, в переполненных в час пик омнибусах. Потому что я ОЧЕНЬ хотел быть незаметным. И сила начала работать на меня.
Как я теперь понимаю, дар глушил волновые сигналы, поступающие на зрительные рецепторы смотрящих. Шум, ничего не значащий шум. Рябь в глазах — вот что они видели, скользя взглядом по мне. Это я сейчас знаю точно.
А вот останься я с кем-то один на один в пустой комнате — меня видели так же ясно, как и я. Шум возникал только при большом количестве людей. Потому, когда выбрался из той глухомани едва живой, я стихийно, опять же, держался людных мест.
Полгода блуждал.
Как отощал я тогда, страшно вспомнить. Ветром качало. Нищенство в нашей благословенной стране не существует, сами понимаете. Официальный средний уровень жизни таков, что непонятно, откуда такая смертность — с жиру, не иначе. Люди грош не подадут, а то и полицаю сообщить могут, законопослушные у нас граждане, сердобольные.
По глупости на воровстве в окружном центре попался. Засмотрелся в супермаркете на механические игрушки. Зачем мне нужен был тот дирижабль? А душа захлебнулась восторгом при виде разноцветного чуда — такой точно отец подарил мне в последний мой день рождения. В результате примитивный металлоискатель на выходе сработал, и я загремел в дурку при спецшколе для малолетних преступников. Там насекомых и всяких тварей из меня вывели и прививок с килограмм вкатили. Для начала.
Конец не стал досматривать, сбежал.
Ехал, как обычно, в общем вагоне низшего класса, в тот раз битком набитом каким-то табором. Не один я пробрался туда зайцем: билетер сбился со счета, пытаясь проверить количество детей и подростков, мелькавших, как крольчата, и махнул рукой.
Я забился между баулов и наслаждался шумом. Понимаете в чем дело... Когда трое-пятеро ругаются — это не шум, а дискретность. Склока — очень точное определение данному бытовому явлению. Клочки слов различимы, модуляции голосов можно разложить. А когда человек сорок в одно время непрерывно орут-шепчут-визжат-хнычут — это самое то для меня. Как водопад. Дар блаженствует — халявная подпитка!
Блажь прошла, когда черноглазая мамаша бесчисленного семейства — объемный визгливый сверток цветных шалей — сунула
Она заговорила на своем тарабарском, но видя, что не понимаю, перешла на всеобщий:
— Ай, маладца, глаза умеешь отводить. Даже Мафиза не сразу заметила чужака. Мафиза — это я. Ты чей?
— Свой.
— Хорошо сказал, парень. Держись нас, не пропадешь. Как зовут?
— А никто и не зовет, — увильнул я.
Мафиза приняла меня в семью под именем Сархи, а свое родное имя Даниэль я постарался забыть. Назвался я ей Фредериком (так звали моего соседа по парте в деревенской школе), а фамилию позаимствовал с завернутого в обрывок газеты кулька семечек — Кабона.
Два года с кочевниками слонялся. Где только не побывал — десятки городов слились в один сплошной вокзал-рынок-вокзал.
Чему только не научился: драться в первую очередь, профессионально воровать — во вторую, убалтывать любого лоха — в третью.
Главное — голодать перестал и спокойно дар оттачивал. Научить меня магии, конечно, никто не мог, но у племени ронен (самоназвание этих кочевников) тоже особый дар был, сродни моему. Умели они мозги так засорить, что ступор наступал, и тогда они брали тепленьких наших сограждан и потрошили, как хотели, в фигуральном, а иногда и физическом смысле.
И вы только представьте, о чем я дико тосковать начал? О школе! О папе-маме и не переставал.
Из табора тоже ушел, как колобок клятый.
Вежливо раскланялся. Отпустили, но сказали, что должок за мной, придут когда-нибудь взять. А я им — что давно должок свой за ту лепешку и все остальные отработал, но придут за помощью — не откажу. Мафиза гордилась мной потом, как родная мать.
Решил ехать в столицу, куда табор и близко не пускали.
Ронены проводили меня, как любимого сына. Застолье устроили, в поезд посадили, жратвы с собой дали, адресов нужных людей насовали, кому приветы передать при случае, и денег на первое время — в дар, без отдачи. Ради такого дела Мафиза меня приодела: костюм стильный справила, почти не ношеный, новые кожаные башмаки фирмы 'Адлес' и куртку с заклепками. И документы мне сделали, два комплекта на всякий случай. На разные имена, разумеется: Сархи Роде и Фредерик Кабона.
Я долго выбирал, где больше шансов выжить: и учиться, и не голодать, и остаться незамеченным. Где меня меньше всего искать будут. А о том, что беглеца искали до сих пор, как пропавшего без вести — из газет знал, и на каждом вокзале мои портреты висели. Только я уже так вытянулся, повзрослел за эти два года, что и папа-мама не узнают.
Выбрал Магическую Академию.
Это было круто, и такой наглости никто не мог ожидать.
И только там я мог хоть что-то узнать о судьбе родителей. Не у копов же спрашивать.