Мастер дымных колец
Шрифт:
— Опять, извините, пожалуйста.
Варфоломеев подхватил Евгения под руку. Тот засмеялся.
Кто бы мог подумать? Уже сейчас ученик Ильи Ильича, друг Марты Карауловой мог бы серьезно задуматься над тем, почему так часто за последние несколько дней ему попадаются однокашники. Но он еще целиком находился под впечатлением своего полного провала. Он с горечью подумал о том, что ему еще целые сутки оставаться здесь, на Северной, в ожидании очередного поезда. С огромным трудом он скрывал внутреннее состояние, стараясь как можно суше реагировать на слова Евгения. А тот почему-то очень близко к сердцу воспринял их встречу и теперь вовсю разоткровенничался о своей жизни. Правда, Сергей
— Я, знаете ли, пишу сейчас книгу, — донеслись до сознания Варфоломеева слова Евгения.
— Книгу? — переспросил он. — О чем? Впрочем, какая к черту книга?
— «Венец исканиям и размышлениям».
— То есть? — опешил Варфоломеев.
— Я пишу о том, как один гордый человек нашел свое счастье.
— Гордый человек? — будто вспоминая что-то, переспросил Сергей.
— Да уж, именно наш русский тип, — Шнитке остановился, поглаживая живот. — Представьте себе, нашел силы понять душу народа. Он даже, представьте себе, чтобы быть ближе к народу, уехал из столицы, то есть бросил свет, и поселился на самом полюсе, полюсе скуки. Но скуки, конечно, только для гордого человека…
— А, — догадался Варфоломеев и процитировал Основоположника: «Презрев оковы просвещенья, Алеко волен, как они; он без забот и сожаленья ведет кочующие дни.»
— Да, но только в более высоком смысле. Понимаете, Сергей, мы раньше думали: для чего она, русская интеллигенция…
— И для чего же? — с желчью спросил Варфоломеев.
— Я д-думаю, что не для открытий великих, да, да, — Шнитке разнервничался и опять стал заикаться. — Я д-думаю, мы должны пойти в народ, ч-чтобы с-сохранить братство для Европы. П-понимаете, Сергей, с-сохранить святое братство, которого в мире совсем не осталось, т-только у н-нас. Да, да, не удивляйтесь, у нас, б-быть может, нет демократии, нет свободы личности, но нет и эгоизма западного, нет…
— Бросьте.
— Что?
— Бросьте писать. Мысли у вас интересные, а писать бросьте. Вся наша провинция забита чудаками, которые день и ночь чего-то пишут. Вы, Евгений, бросьте это.
— Почему? — удивился Евгений.
— Ничего у вас не выйдет, — уверенно повторил Варфоломеев.
— Да почему?
— Потому что глухомань. Не иначе как дрянь какую-нибудь напишете. Да, да, хорошие книги пишут в столицах, а здесь только дрянь.
— Но как же, вот ведь Илья Ильич тоже пишет об обитаемости миров…
— Илья Ильич тоже дрянь пишет.
— Как! — воскликнул Евгений. — Но как вы можете! Вы что же, не верите?
— Чему? В обитаемость Вселенной? Конечно, не верю. Да дело здесь не в вере. Какие к черту пришельцы, где вы их видели, что они, госпланом утверждены на следующую пятилетку?
Варфоломеев вдруг остановился. Через дорогу как раз под фонарем бежала, то и дело оглядываясь по сторонам, блестящая болотная крыса. В зубах она держала мозговую косточку. Шнитке вздрогнул и рефлекторно схватился за рукав своего провожатого.
— Крыса!
— Странно, — заметил Варфоломеев. — Чего это они разбегались, чай не весна.
Но Шнитке даже не улыбнулся. Похоже, он догадался, в чем дело, хотел сразу сказать, потом передумал, а потом все-таки не выдержал:
— Этого следовало ожидать.
— Как это следовало, из чего? — удивился Варфоломеев дребезжащему голосу Евгения.
— Понимаете, вороны вчера покинули Заставу, вот крысы и оживились мусор-то надо кому-нибудь убирать.
— Хм, действительно, вам не откажешь в логике, — похвалил Варфоломеев и тут же добавил: — Ну что ж, до свидания, Евгений Шнитке, врать не буду, мол, рад, что познакомились, я вообще не люблю знакомиться. Прощайте.
Так они и разошлись, чтобы уже никогда в будущем не встретиться. По крайней мере в этой сегодняшней жизни.
16
Прошло несколько дней. Варфоломеев, нет, вернее сказать, Сергеев вернулся в Южный город. Это будет еще потому правильно, что здесь, в Южном, почти никто его Варфоломеевым называть не мог. А кроме того, Сергеев совсем не то, что Варфоломеев. И дело не в том, что Сергеев звучит проще, ну, как, например, Петров или Иванов, без всяких, так сказать, намеков на кровавые события западной цивилизации. Ведь Варфоломеев вполне распространенная фамилия. Но теперь, в Южном, Сергеев был Сергеевым еще и потому, что он, в отличие от Варфоломеева, ничего не знал о Соне Пригожиной, или точнее сказать, старался о ней совсем не думать.
Да и думать о ней, собственно, было некогда. Дел было много, а времени оставалось мало. Ему явно нужен был помощник. Конечно, он мог попросить Марту, тем более, что она уже несколько раз звонила ему, говорила, что ей все обрыдло, что она устала и хочет встретиться с ним. Но именно из-за этого он не хотел ее просить сейчас ни о чем. Марта обижалась. Она явно что-то заподозрила. Сергеев жалел ее, но ничего поделать не мог. Пропадал на работе, домой приходил далеко за полночь. Некоторые хозяйственные дела поручил своему соседу по лестничной клетке, ранее репрессированному, бывшему врагу народа, а ныне персональному пенсионеру Марию Ивановичу Чирвякину. Марий Иванович, человек добрый, но уставший от жизни, часто заходил к Сергееву поболтать о том о сем по-холостяцки — очень сильно скучал. Единственным его развлечением было конструирование радиоприемников повышенной чувствительности с последующим прослушиванием вражеских голосов, их подробный анализ и еженедельный отчет своему молодому соседу. Поэтому Чирвякин с удовольствием принял порученное задание. Он даже причмокнул от оказанного ему доверия и сказал: «Донской не подведет!».
— Какой такой Донской? — удивился Сергеев своему соседу.
— А это у меня кличка была партийная, — пояснил Чирвякин.
Таким образом, хотя и с напряжением, но важное дело продвигалось вперед по намеченному руслу. И все бы, наверное, так и пошло дальше, если бы не одно событие. Как-то вечером, кажется, на третий или на четвертый день после возвращения с Северной к Сергееву зашел старик Чирвякин и с погребальным видом протянул какой-то клочок бумаги.
— Нате, это вам.
— Что это?
— Я так и знал, я чувствовал… — бормотал Чирвякин.
Сергеев развернул вдвое сложенный листочек и прочел несколько раз его содержимое. Это была повестка из Комитета Государственной Безопасности.
— Я все эти дни чувствовал неладное, — у Чирвякина подкосились ноги и он бухнулся на стул. — Не зря этот мужик у подъезда все время крутился. А тут сегодня заходит ко мне и говорит: вы, мол, такой-то? Я говорю, да, я такой-то. Вот распишитесь, говорит, здесь и передайте это вашему соседу товарищу Сергееву. А напоследок сказал: «Только никому ни слова, — и после паузы добавил: — Вы ведь знаете». А что я знаю, Сергей Петрович? Что я знаю?