Мастер дымных колец
Шрифт:
— Смотри, Соня, — Илья Ильич показал рукой на противоположный берег. — Стройка кончилась, леса убрали. Я вчера в телескопе наблюдал, как уезжали военные строители. Остался всего только часовой охраны и больше никого.
Соня промолчала. Теперь, когда убрали высокий забор и ровное плоское пространство простреливалось до самого горизонта, стало очевидным крушение надежд Ильи Ильича.
Все-таки вдали над горизонтом появилась тонкая голубая расщелина, прозрачная предтеча надвигавшегося похолодания. В то же время у Сони возникло новое непреодолимое желание. Она подбежала к одинокому болотному кусту, отломила уснувшую ветку и потащила
— Соня, ты что? — испуганно оглядываясь, сказал Илья Ильич. — Нас может кто-нибудь заметить. Пойдем, пойдем отсюда, — он попытался потянуть дочь за локоть, но Соня с неожиданным упорством не поддалась даже на миллиметр, а наоборот, продолжала постукивать по окну.
— Может быть, он вовсе не тут, — пытался посеять сомнение Илья Ильич.
— Нет, он здесь, я знаю.
— Но видишь, никто не подходит к окну, — настаивал отец.
— Подожди, сейчас, сейчас он услышит.
Соня еще раз постучала. Но никто не появился из темноты полуподвального помещения. Никто не откликнулся на отчаянный сигнал любящего сердца. Она подошла к самой стене, к самому тому месту, с которого в начале месяца лучший ученик отца начал обмер дворцовой площади, еще раз напоследок до слез всмотрелась в чернеющую глубину камеры предварительного заключения. Казалось, там не было никого. Наконец Илья Ильич оторвал Соню от злополучного окна и уговорил пойти домой.
— Завтра я буду с ними разговаривать, завтра все выяснится, успокаивал он Соню. — Ну, а послезавтра ты, Соня, оденешь мамино платье и, господи ты мой, какой пир мы закатим, пир на весь мир!
— А ты оденешь белую индийскую рубашку, которую я тебе привезла из столицы.
— Да, да, конечно, — обрадовался Сониному оптимизму Илья Ильич. — Я же обещал ее надеть в самый торжественный момент моей жизни. Вот он и наступил, счастливый час, жаль только…
— Ладно, ладно, что-то мы с тобой сегодня совсем на мокром месте, уже улыбаясь сквозь слезы, принялась успокаивать отца Соня.
21
Прошла еще одна ночь. Все шло как нельзя лучше. Караулов с раннего утра пригнал грузовик с синей полосой и крупной надписью на боку «Перевозка грузов населению», и двое дюжих молодцов с копчеными лицами быстро сколотили деревянные ящики, аккуратно, Караулов следил специально, сложили туда чирвякинские продукты и увезли на вокзал. Потом позвонил Трофимов и сообщил номер вагона. Потом позвонил Зарудин из института и получил последние указания. И все шло прекрасно. Телефон перестал чирикать, у подъезда перестал тереться лопоухий парень.
Все шло так хорошо, что Сергеев решил соснуть часок-другой перед поездом, но тут появилась Марта. На фоне всеобщего увядания природы ее майское цветение выглядело по меньшей мере вызывающим. Совершив традиционный обряд вживания в его апартаменты — вешание сумки на крючок в прихожей, через два шага снимание первой туфли, еще через две припрыжки снимание второй, на половине пути в спальню вытягивание заколки с последующим распусканием прически до плеч, краткое любование перед ею же купленным трюмо — Марта, подобрав под себя ноги, расположилась на дальнем углу бескрайнего дивана. Только тут она заметила, что у хозяина чемоданное настроение.
— Ты опять уезжаешь, Шалопут?
Тот промолчал.
— Надолго?
— Не знаю, — честно ответил Шалопут.
— Ничего себе, — протянула Марта.
Шалопут присел на краешек дивана и закурил.
— Ты что, можешь никогда не вернуться? — пугаясь своих слов, спросила Марта.
— Не знаю.
— Та-ак. Я все поняла, — Марта инстинктивно отодвинулась от него еще дальше. — Теперь я все поняла. Ты уезжаешь за границу.
— Ну, — Шалопут замялся, — в некотором смысле да, в общем, смотря что считать границей.
— Ты диссидент, — выпалила Марта.
Шалопут заулыбался.
— Почему ты так решила? Ведь если ты имеешь в виду государственную границу, могла бы посчитать меня разведчиком. А что, это идея, будем считать меня разведчиком, — Шалопут загорелся. — Ведь я и в самом деле разведчик… разведчик человеческих дел, — мечтательно произнес Шалопут.
— Нет, ты не разведчик, ты диссидент, — настаивала Марта. — Ты посмотри, как ты живешь, ты же всю жизнь живешь как на вокзале. Конечно, все сходится, зачем тратиться на мебель, если все равно уезжать? Да что там мебель, посмотри, у тебя ничего нет. Нормальные люди в твоих условиях семьей обзаводятся, корни пускают, а ты? У тебя даже друзей нету. Один Чирвякин, и тот доходяга. Господи, как же я раньше не догадалась, ведь у тебя здесь ничего и никого нет…
— У меня есть ты, — не согласился Шалопут.
— Я не в счет, я дура, я влюбленная дура, бросаю семью, бросаю все, а ты? Ты чем жертвуешь? А-а, ты временщик, ты хочешь смыться, а нас тут оставить всех с носом. Господи, а я то думаю, чего он молчит, ни о работе, ни о чем ни слова. Перестань пускать свои дурацкие кольца… Ты обо мне подумал? А что, если ты бросишь меня, а я удавлюсь?
— Марта, ну ты тоже даешь, — Шалопут затушил сигарету и под обстрелом искрящихся гневом карих глаз пополз мириться.
— Не прикасайся ко мне, диссидентская рожа.
Шалопут в ответ лишь помотал головой.
— Ну скажи, что соврал.
— Насчет?
— Насчет заграницы.
— Соврал.
— Честно?
— Честно.
— Ну скажи еще что-нибудь, любимый.
— Что же я скажу?
— Марта.
— Марта.
22
Следующим утром Варфоломеев и Трофимов прибыли на Северную Заставу. Как и в прошлый раз, перед их приездом выпал обильный снег. Казалось, люди и природа решили использовать вторую попытку для взятия новой, невиданной доселе высоты. Правда, не все было точно как в прошлый раз. Теперь попутчики не разошлись сразу с перрона, но наоборот, вместе, нога в ногу пошли к государственному дому. Кстати, проходя мимо багажного вагона, один из попутчиков подал незаметный тайный знак низенькому коренастому человечку, который вел уже активные переговоры с двумя дюжими носильщиками.
Когда они вышли на площадь перед городским музеем, один спросил у другого:
— Сергей Петрович, ты зачем прошлый раз шагами площадь мерил?
Варфоломеев остановился и, слегка прищурившись, ответил:
— Не знаю, как тебе объяснить.
— Как-нибудь объясни.
— Ты смеяться будешь.
— Не буду, — заверил Константин.
— Понимаешь, это у меня привычка в детстве была — так, от нечего делать взять и что-нибудь обмерить, — Сергей Петрович смущенно опустил глаза.
— Обмерить? — удивился Константин. — Для чего?