“Мастер и Маргарита”: гимн демонизму? либо Евангелие беззаветной веры
Шрифт:
В.Г.Перов “Суд Пугачева”
В.Г.Перов “Сельский крестный ход на Пасху”
В.Г.Перов “Монастырская трапеза” [38]
В.Г.Перов “Чаепитие
В.Г.Перов “В сельской церкви”
Из этого должно быть понятно, что так дальше жить было нельзя, вследствие чего библейская культура на Руси в 1917 г. рухнула. При этом было бы напраслиной возлагать на Советскую власть какую-то особую ответственность за искоренение из общества жизнеспособной веры. Как свидетельствует в своих воспоминаниях один из вождей белого движения генерал А.И.Деникин, в первую же неделю после отречения от престола императора Николая II в действующей армии 80 % солдат перестали ходить к исповеди к полковым священникам. После Великой Октябрьской революции количество обращавшихся к полковым священникам сразу же сократилось ещё в десять раз. При этом в гражданской войне церковные иерархи в своём большинстве — вопреки заповедям Христа по вопросам организации общественной жизни [39] — выступили против преображения общества на принципах, исключающих паразитизм одних людей на труде других, к чему стремилось трудовое большинство простонародья, и поддержали прежнюю правящую “элиту” — сторонников возобновления одной из эксплуататорских формаций. Поэтому в прошлом и ныне все те, кто представляют государственное подавление деятельности церковных иерархов как политику искоренения веры в народе, — просто лгут, подменяя одно явлением другим (сдуру или по умыслу — значения для общества не имеет).
Последнее, что мы испытали на истинность, и отвергли как вздорную ложь — материалистический атеизм в формах марксизма-ленинизма, но и из него мы извлекли и вобрали в себя те зёрнышки здравого смысла, которые в нём всё же были [40], и на которые мы “купились” в прошлом, поверив, что и остальное в нём добротно, когда он появился в культуре человечества и пришёл в Россию.
Но к испытанию на истинность материалистического атеизма мы перешли только после того, как нас обмануло исторически реальное библейское христианство: обещали Царствие Божие на Земле, а что получилось? — сразу же после крещения Руси, произведённого вопреки всем Христовым заповедям огнём и мечом, началась феодальная раздробленность некогда единой славянской языческой цивилизации [41]; трёхсот лет не прошло — нашествие и иго; потом борьба за объединение Руси и возвращение отторгнутых от неё земель; потом смута; потом крепостное право; потом внутренние войны крестьянские; потом войны внешние начала ХХ века, в которых одуревшая толпа-“элита” пыталась осуществить свои цели, проливая реки крови людской.
Если иерархи церкви действительно научали тому, чему якобы они учили, — это означает: то, чему они учили, — не истина, поскольку все эти и другие бедствия эпохи после 989 г. — результат того, что веропоучения, свойственные иерархии церкви, господствующей на протяжении последнего тысячелетия, были приняты за чистую истину, хотя содержали в себе ошибки и заведомую злонамеренную ложь. В близкую к нулю эффективность церковного пастырства мы не верим: научали народ надёжно, но не чистой истине, а почти что чисто демонической отсебятине, которую паства и воплощала в жизнь в пределах границ Божиего попущения [42].
Сказанное не означает, что Иисус вводил людей в заблуждение. Сказанное означает, что было изолгано, сокрыто и стало недоступно народам: в том числе, и разноплеменным русским народам Русской цивилизации, развивающейся в последние несколько столетий в границах единого общего всем её народам государства.
Испытания на истинность материалистического атеизма и традиционного библейского православия также нашли своё выражение в романе М.А.Булгакова. Действие романа начинается в эпоху материалистического атеизма на Патриарших прудах.
Почему не в ЦПКиО им. А.М.Горького как символе расцвета именно этой эпохи? — а потому, что пруд это не обязательно вырытая большая яма, заполненная талыми, грунтовыми или дождевыми водами. Пруд может быть сделан и за запрудой [43], которой перегораживается овражек, где есть ручей или родниковый ключ. По существу действие в романе в переносном иносказательном смысле начинается на Патриарших запрудах, которые обратили в гнилое зловонное болото всё то, что проистекает из Родника воды живой истинно христианской веры:
«Иисус сказал ей в ответ: если бы ты знала дар Божий и Кто говорит тебе: дай Мне пить, то ты сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую. Женщина говорит Ему: господин! тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок; откуда же у тебя вода живая? Неужели ты больше отца нашего Иакова, который дал нам этот колодезь и сам из него пил, и дети его, и скот его? Иисус сказал ей в ответ: всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нём источником воды, текущей в жизнь вечную. Женщина говорит Ему: господин! дай мне этой воды, чтобы мне не иметь жажды и не приходить сюда черпать» (Иоанн, 4:10 — 15).
Вода — издревле общепринятый в иносказаниях символ для обозначения знаний и в целом — культуры, их несущей в преемственности поколений. Так что М.А.Булгаков намекнул точно: в основе эпохи материалистического атеизма, в которую началось действие романа, лежат Патриаршие запруды. «Патриаршие пруды» — это не случайность: у М.А.Булгаквова был выбор: в Москве есть и Чистые пруды, но он предпочёл определить местом начала действия романа — Патриаршие запруды.
В отличие от М.А.Берлиоза, второму материалистическому атеисту — Ивану Бездомному удалось выжить в непосредственном общении с Сатаной. Но страху Иван натерпелся, опасность общественной в целом значимости осознал и в целях борьбы с нею решил прибегнуть к помощи не только НКВД [44], но и вернуться к исторически сложившейся на Руси религиозной традиции. Иван спёр в квартире, куда он зашёл, бумажную иконку и венчальную свечку и приступил к обороне столицы от Сатаны и воинства его под их, как ему казалось, надёжной защитой.
Хоть заповеди и предостерегают от воровства, но в данном случае можно признать, что Иван (под воздействием пробуждения в нём зачатков веры) мобилизовал, реквизировал эти культовые предметы в порядке личной инициативы для обороны всего народа от нагрянувшей в Москву нечистой силы, т.е. по существу это не было воровством. Но попытка обеспечить оборону населения от нагрянувшей в Москву нечистой силы на основе возврата к традиционному вероисповеданию оказалась неэффективной: идеалистический атеизм, провозглашающий бытие Божие, но проповедующий ложное вероучение, — не лучше многобожия и идолопоклонства, которое он сменил. В результате Иван, прибегнув к нему, попал в психиатрическую лечебницу в качестве пациента, на какую перспективу Воланд ему ранее и намекал.
Эта сюжетная линия — прогноз в иносказательной, художественно-образной форме о бесперспективности для России попытки вернуться к прошлым, изжившим себя системам мировоззрения и верований. Хотя с таким прогнозом библейски-“православно” верующие не согласятся, но раздувание кадила изжившего себя культа обрядоверия [45] — попытки вернуться в прошлое, и это удел сатанизма, на что прямо указано в романе:
«…мастер (…) сказал:
— Ах, не осуждайте бедную женщину, мессир. В этом подвале уже давно живёт другой человек, и вообще не бывает так, чтобы всё стало, как было. (…)
— Не бывает, вы говорите? — сказал Воланд. — Это верно [46]. Но мы попробуем».
Конечно, изнасиловав настоящее, из него иногда удаётся вылепить вожделенное, в том числе и вожделенное прошлое, но — только на некоторое время: потом грядущее врывается в жизнь, разрывая изнутри окаменелость такой “лепнины” и развеивая её в прах, недостойный поклонения.
3. Злых людей нет на свете
В психиатрической лечебнице Иван, силою непреодолимых для него обстоятельств, был принуждён заняться делом наипервейшей полезности во всяких предкризисных и кризисных ситуациях: переосмыслением своей прошлой жизни и намерений на будущее. Таким образом, попадание в клинику для Ивана (как и для многих реальных людей, не способных вырваться своею осмысленной волей из влекущего их по жизни потока суеты) явилось промыслительным благом, поскольку в противном случае он до конца своих дней писал бы стихи — «чудовищные!» (по оценке его совести), от которых ему самому было тошно.