Мастер и Виктория
Шрифт:
— Да, — тихо ответила я и запнулась. Я так и не знала, как его называть.
— Можешь называть меня монсеньор, — произнес он, вновь угадав мои мысли. По спине пополз холодок.
Я просто кивнула в знак согласия, задохнувшись от ужаса, что он мог посчитать это неуважением.
Быстро приняла душ, постаравшись не намочить волосы, расчесала их и собрала в тугой хвост, похвалив себя за то, что в моей сумке всегда лежала простая черная резинка.
Завернулась в пушистое белое полотенце, предусмотрительно оставленное для меня хозяином и, выйдя из ванной,
На полу лежала черная шелковая подушка. Поняла, для чего она была предназначена, аккуратно поставила сумку на пол рядом с кроватью, сняла полотенце и опустилась на колени. Как там в договоре? Глаза в пол, бедра разведены, руки за спиной. Стандартная поза покорности. И стоп-слова: красный, желтый.
Он вошел, мягко ступая, и остановился прямо передо мной.
— Встань! — приказал он спокойно.
Поднялась, не отрывая глаз от пола, продолжая видеть все те же домашние туфли на его ногах. Но брюки сменились на шелковые полы длинного китайского халата.
Он обошел меня кругом. Не касаясь. Но я чувствовала, как по мне скользит его изучающий взгляд, и вдруг задохнулась от жгучего стыда. Мне нестерпимо захотелось прикрыться, схватить сумку и убежать.
— Ты можешь уйти в любой момент, — сказал он тихо и немного печально. — Хочешь уйти?
Я уже открыла рот, чтобы сказать «да». Но в голове всплыли слова Зимина: «Ты же сходишь с ума. Медленно съезжаешь с катушек. Ты или вскроешь себе вены, или сядешь на иглу… Исповедник — твой единственный шанс…». Сжала зубы и помотала головой.
— Хорошо, — произнес он все так же тихо. — Тебе не нужно меня бояться. Или стыдиться. Просто представь, что мы знакомы очень-очень давно. У тебя нет оснований мне доверять, но попробуй. Перестань контролировать себя, оценивать. В этой комнате контроль принадлежит мне. Все очень просто. Я приказываю — ты выполняешь. Без раздумий.
Он уже снова стоял передо мной. Его прохладные пальцы сжали мой подбородок. Совсем не сильно. Но я ощутила, что если захочет — сотрет мои кости в порошок одними кончиками.
— Посмотри на меня, — я вздрогнула, сердце трепыхнулось и сбилось с ритма.
У него были очень странные глаза. Разного цвета. Один — золотисто-карий с темными крапинками на радужке. Другой — серо-стальной, холодный, словно осколок льда. Посмотрев в них, я поняла, что взгляда отвести не смогу, пока он сам этого не захочет. Кроме этих странных глаз я больше ничего не видела. Какого цвета его волосы, смуглый он или бледный, молодой или старый. Только глаза.
— Зачем ты пришла? — этот ритуальный вопрос прозвучал неожиданно. И я с ужасом поняла, что не знаю на него ответа.
Открывая беззвучно рот, я не могла произнести ни звука.
— Зачем ты
Мои мысли метались, словно лучи стробоскопа на танцполе. Господи, ну что я должна ответить?!
— Не вспоминай. Скажи правду. Ты не можешь лгать мне. За ложь последует суровое наказание, — в звуке его голоса словно перекатывались камешки, становясь все крупнее и крупнее.
Наказание… И тут мой мозг будто осветило вспышкой.
— Я… — промямлила хрипло и несмело, — хочу быть наказанной, монсеньор.
Неожиданно для меня Исповедник тихо рассмеялся. Стало обидно.
— Это неправильный ответ. Но искренний. И за что ты хочешь быть наказанной?
Я снова молчала. Как я могла сказать ему про мать, отца и то, что я изнасилованная сука, которой заплатили за ее позор? Это значило обнажить перед ним еще и душу. Перед чужим, странным, страшным мужчиной, перед которым я стояла голой и беспомощной, трепещущей от ужаса, который он внушал.
— Ты должна сказать мне! — уже строже произнес он. — Ты всегда должна знать, за что несешь наказание. Я ничего не даю даром — ни боли, ни наслаждения. Запомни хорошенько. Если, конечно, хочешь остаться. Итак, за что ты хочешь быть наказанной?
— Я… не знаю, — наконец выдохнула я, уже понимая, что только что совершила непоправимую ошибку.
— Зато я теперь знаю, — он не повысил голоса, но меня пробрало до костей леденящим страхом. — Только что я сказал, что ложь сурово наказуема. Ты солгала.
Он отошел к комоду, выдвинул нижний ящик и достал оттуда что-то. Обернуться я не смела, примерзшая к полу. Меня колотило, но внизу живота все сжималось от сладкого ужаса.
Он подошел сзади и тихо проговорил:
— Я не хотел сегодня причинять тебе боль. Мы могли бы просто поговорить. Но ты сама сделала этот выбор. На колени! — приказал он резко. — Руки над головой!
Я рухнула как подкошенная, больно стукнувшись коленками о деревянный пол. Исповедник защелкнул на моих запястьях наручники, потом снова отошел и придвинул ко мне один из пуфов.
— Ложись, — повелел он, — руки вниз!
Цепочку от наручников он пристегнул карабинами к металлическому ободу, идущему по низу пуфа, заставив меня сползти вперед. Я лежала поперек пуфа, упираясь коленями в пол, и моя задница оказалась выпяченной вверх. Пуф был мягким, замшевым, но эта мягкость была словно насмешка по сравнению с жестким металлом наручников.
Прохладная сухая ладонь погладила меня по ягодицам, скользнула ниже, прошлась по внутренней стороне бедра, раздвигая ноги шире. Потом пальцы осторожно проникли внутрь, и я инстинктивно сжалась.
— Не бойся, — спокойно произнес Исповедник, — мне просто нужно, чтобы ты стала влажной.
Влажной? Я была суха, как пустыня. Сердце колотилось от ожидания боли и наказания. Как я могла быть влажной?!
— Забудь о боли. Расслабься, — он снова гладил мои ягодицы, нежно, ласково, потом опять скользнул внутрь, нащупал клитор, мягко помассировал. Я закрыла глаза, чувствуя, как от его пальцев идет внутрь теплая волна.