Мастер побега
Шрифт:
Прежде тут жили дворяне, потом половину особнячков приобрели у них купцы. Новые хозяева отремонтировали ветхие здания, но перестраивать по-своему постыдились.
С недавних пор фарватер улицы заняли два ряда лип, юные неряшливые газоны и скамейки из чугуна и покрытых лаком досок, с выжженным на спинках столичным гербом.
Рэм и Дана медленно плыли меж лип и скамеек. Случайные слова и неслучайные взгляды чередовались друг с другом. Взглядов становилось все больше, слов – все меньше. Рэму хотелось поцеловать ее в губы, а не в щечку. Прямо здесь.
Поцеловать!
Здравый смысл и нравственное чувство отчаянно боролись с этим желанием. Последние резервы были брошены в контратаку. Но их теснили, теснили…
У Южного вокзала шумела толпа. Горская конная гвардия вяло разгоняла толпу нагайками. Жандармы отчаянно свистели. Восьмой день бастуют железнодорожники, все устали: и рабочие, и жандармы, и горцы. Даже газетчики устали писать о митингах и о потасовках между рабочими и жандармерией. Разве только отчаянные листки самого радикального пошиба продолжали упорствовать.
К Рэму с Даной подскочил мальчишка лет десяти и, воровато оглядываясь, сунул Дане прокламацию.
– Возьмите, товарищи! Там самая правда об нас обо всех.
И сейчас же скрылся куда-то в подворотню.
Дана бросила рассеянный взгляд на листовку. Желтая бумага, расплывчатая печать… то ли вовсе какая-то гимназическая стеклография. Прокламация хрустнула в ее кулачке, превращаясь в комок мятой невнятицы, и полетела в урну.
Они прошли шумное место: вокзал скрылся за поворотом.
– Тебе не интересно?
– Не сейчас, Рэм. Не хочу сейчас об этом думать. У меня в семье и без того слишком много говорят о политике. Ты только представь себе: за ужином – мясной пирог с подливой из нового закона о печати, салат, заправленный парламентскими сводками, кофе с капелькой вздора от партии прогрессистов, а под занавес желе, украшенное публичным выступлением общественного деятеля господина…
– …Поцелуя…
Извини, здравый смысл! И ты, нравственное чувство, тоже извини. Не до вас теперь.
Несколько мгновений они пытались целоваться, не сбавляя шага Получалось не очень-то. Дана остановилась и решительно повернула его лицом к себе.
– Мама, мама, смотри, они целуются! Мама, мама, куда он ей руку положил… ой.
На сердитой скороговорке мадам, обращенной то ли к ним, то ли к дочери, они расцепились.
– Что ж, таким господином Поцелуем я не против украсить желе. Хоть и делается он общественно.
Они стояли посреди бульвара. Слева и справа от них высоким белым пламенем полыхала сирень. Семь или восемь человек, прогуливавшихся по нему в этот поздний час, смотрели на них неотрывно.
– Может, нам выбрать место… э-э-э… помалолюднее, – безо всякого воодушевления предложил Рэм.
– Да Но не так сразу, – и Дана притянула к себе его голову, поцеловала еще, легонько укусила за губу, а потом обняла, еще атакуя, но уже сдаваясь, покоряясь ему.
И Рэм отвечал ей.
Не обращая внимания на восторженные хлопки каких-то студенческих идиотов, а потом на замечание почтенной
Легкие теплые сумерки текли вокруг них. С другого конца бульвара долетала мелодия вальса – ее старательно выводил духовой оркестр пожарников. Одуряющая карамель сирени царила повсюду. То и дело слышался шоколадный цокот подкованных копыт по булыжной мостовой.
Счастье вошло в Рэма оглушительно и властно.
Его оказалось так много, так непредставимо много!
Рэм обнял Дану покрепче, поднял ее над землей и принялся кружить. Она тихонько хихикала от восторга А когда Рэм опустил ее, потребовала:
– Еще, пожалуйста!
– С удовольствием.
Юбка выделывала на ветру такие забавные штуки! Впрочем, те, кто назвал бы их неприличными, могут отвернуться и не смотреть.
– Хорошо тебе, Дана?
– Да, очень хорошо.
– Тогда еще поцелуй, пожалуйста.
– С удовольствием.
Духовой оркестр сменил вальс на марш, марш на серенаду, а серенаду на какой-то народный танец, а они все никак не могли остановиться.
Кованая решетка со львами, шествующими на задних лапах. По старинному, великокняжескому еще обычаю, в передних лапах лев обязан нести меч, секиру или, на худой конец, штандарт. В общем, что-нибудь воинственное. Но эпоха регентства многое изменила Появился парламент, возвысились купцы и промышленники, а художники и литераторы стали истинными земными богами. Как им запретишь чудить? Вот эту ограду явно возвели при Его Высочестве Регенте. Иначе как объяснить замену мечей и прочей смертоносной арматуры на диковинные цветы? Притом у каждого из двух дюжин чугунных львов – свой цветок. Ни одного повтора И выглядят гривастые звери как цветоводы, собравшиеся на турнир.
С одной стороны на решетку льют свет газовые фонари, с другой – луна. Фонари горят куда как ярче, и они запросто победили бы луну, пересветили бы ее, но здесь, на окраине, их ставили реденько. Это вам не Большой Дворцовый бульвар! Поэтому простоватый юноша Фонарный Свет, отказавшись от борьбы, пригласил девушку-аристократку Лунное Сияние на медленный танец, обнялся с нею и поплыл по тротуару вдоль фигурной ограды. Их танец наполнил пространство близ решетки причудливой игрой теней.
– Нравится?
– Да, очень… Дана, что, ни одного повтора?
Она рассмеялась.
– Я тоже в детстве задавалась этим вопросом. Могу ответить тебе точно: ни одного.
Они подошли к воротам. За ними, в сотне шагов, стоял роскошный дом с двумя флигелями и баронским гербом на фасаде. Лев и еще кто-то там рядом со львом, из-за темени не разберешь. Горел один огонек в окне у входа, еще один – в правом флигеле. Розы теснились на большой круглой клумбе перед домом Пышный сад окружал дом, и среди деревьев возвышалась белая беседка с колоннами и чем-то вроде крупной сосновой шишки на крыше. Шишка скорее всего мраморная. Или это не шишка? Но тоже красивая.